Пик Жилина

- Ошибаешься,- сказал Банев. - Именно как фантаст он и почувствовал, что отсюда, из этой маленькой страны все начнется. Он должен был увидеть это собственными глазами, потому и приехал. Вот что я пытаюсь вам втолковать. Неужели ты сам не чувствуешь того же?

- "Чуйствуешь",- передразнил Славин.- А может, как раз отсюда все кончится? Почему наш затворник никогда не покидает свой дом, если нашел в этой стране смысл жизни? Чувства часто выдают желаемое за действительное, превращают минус в плюс, о чем, по-моему, писатель Строгов знает куда лучше бывшего врача Банева...

И мучились они, как видно, тем же, чем я,- оттого и спорили, пытаясь убедить не друг друга, а самих себя. Ведь что, собственно, происходило? Благодарные ученики, сговорившись, осадили крепость, в которой их Учитель спрятался от мира. Птенцы по очереди залетали в священное гнездо с единственной целью - поспорить с хозяином, наговорить заведомых гадостей, и все это специально, холодно, просчитанно. Зачем? А вот зачем: чтобы зацепить уставшего от жизни старца, чтобы тому захотелось хоть что-то опровергнуть, чтобы дать погибающему заряд злости. Спасительной злости. И тем самым ученики опровергали Учителя по-настоящему, уже не словами, а своим поведением. Ибо его мечты о преобразовании движущих сил общества, его психологические модели нового человека разбивались в щепки об этот простенький рецепт, имя которому "спасительная злость"... Кто-то убеждал Строгова, что воспитать Номо Футурус можно только с помощью гипнотронного излучения, кто-то доказывал как дважды два, что его знаменитая формула радости: "Друг-Любовь-Работа" является на деле формулой горя и подлости... Был ли в этом хоть какой-то смысл?

- ...О будущем известно только одно: оно окажется абсолютно не таким, каким мы его представляем, вот главное его свойство,- вещал Славин.- Ты помнишь, чья это цитата, или напомнить? Нет никаких оснований видеть в здешних диковинах ростки чего-то там зеленого и раскидистого, потому что в конце концов все это может оказаться... ну, скажем, неизвестной формой наркомании.

- Тебе просто нажраться не дали, ты и кривишь морду,- отвечал культурный, изысканный Банев.- Что ты можешь знать о наркомании, бывший историк?.. Кстати, он бросил пить,- по секрету объяснил мне Банев.- Когда выяснил, что пустые бутылки не принимают, а за их утилизацию нужно заплатить отдельной строкой в счете.

Я люблю вас обоих, думал я, наслаждаясь своим молчанием. Дикости и странности прошедшего дня временно отпускали разум. Возможность просто стоять и смотреть на живых, увлеченных друг другом людей, возвращала покой в мою душу,- в душу, существование которой и впрямь вызывало у меня серьезные сомнения, права ты была, девочка. И я беспечно отпустил руль, разрешив сознанию плыть, куда вздумается, и меня привычно потащило, потащило в соленую бездну... Какие же вы у меня разные, умилялся я, и какие вы при том одинаково прекрасные. Два лебедя, вылетевшие из Питомника. Два прекрасных лебедя, черный и белый. Ты, Славин, очень хороший писатель, без дураков, романтик, оттого и пьяница, оттого и прикидываешься циником, а ты, популярный Банев, гораздо менее мне понятен, хотя бы потому, что на дух не переносишь спиртное, и это даже интересно, потому что я возьму и поменяю вас местами, герои. Ты не будешь у меня болгарином, Банев, я отберу у тебя национальность вместе с твоей вежливостью и жесткостью, ты станешь у меня веселым хамом, пропойцей с горячим сердцем поэта; тебя же, надменный Славин, мы выбросим с земли в космос, и окажешься ты в обществе новых людей, где все как один будут Хомо Футурусы, так что развлекаться тебе не придется, ибо сказано: "Межпланетники не пьют ни капли!", конец цитаты...

Когда я всплыл, моих друзей совсем своротило набок. Оказалось, они уже обсуждали проблемы наркомании, легкомысленно перепрыгнув с темы на тему.