Пикник на Аппалачской тропе

Примерно час ехал наш автобус вдоль берега. Океан был по левую руку, значит, ехали мы на север. Мы то выезжали в просторные долины, и океан был почти на одной высоте с нами, то дорога оказывалась много выше, и нас отделял от него обрыв. Но и обрыв этот, и домики, прилепившиеся к нему, не были похожи на наши крымские пейзажи. Нет, все здесь, казалось, было более выдержанным, спокойным: краски менее яркие, обрывы не такие высокие, берег не такой изрезанный, волны более редкие. И только когда попадались какой-нибудь человек или дома для сравнения, можно было понять, что все это гораздо значительнее по масштабам, чем в Крыму. Это был берег Тихого океана!

Наконец наш автобус выехал на плоскую, как стол, низину-болото, покрытую до горизонта высохшей травой. Через некоторое время проехали тянущийся, насколько хватал глаз, забор из проволочной сетки, по которому тянулась надпись: «Собственность правительства США. Не пересекать». И вскоре мы подъехали ко второму такому же забору с широкими воротами, над которыми крупными буквами было написано: «Предельно закрытая военно-морская база тихоокеанского флота Пойнт Мак Гю».

Автобус остановился у караульной будки рядом с открытыми настежь легкими воротами. Я думал, что уж тут-то начнется проверка документов или хотя бы сверка наших фамилий с какими-нибудь списками. Но этого не произошло. Часовой — по-видимому, это был он, потому что на белом ремне, которым он был подпоясан, висела, тоже белая, огромная кобура револьвера, — посмотрел на автобусы, улыбнулся и, подняв руку в приветствии, крикнул слово, которбе до сих пор сопровождает меня в Америке. Это слово — «Хай!», то есть «Привет».

Еще через несколько минут, проехав мимо ангаров и странных самолетов с приделанными им на «спины» разного вида как бы обтекаемыми грибами, по-видимому антеннами различных радаров, мы остановились у большого, но легкой конструкции здания с надписью: «Пассажирский вокзал». Опять началась вдруг гонка с выгрузкой груза и перетаскиванием его внутрь вокзала, потом — срочная проверка необходимых документов, когда все мы образовали несколько очередей к пяти или шести солидным служащим, рукава зеленых рубашек которых были покрыты нашивками и шевронами. Я стал к тому, над которым висела табличка с буквой «зет», и, к моему удивлению, американский «старшина» нашел целую папочку документов, принадлежащих мне, а также проспектов и инструкций, которые я должен прочитать, чтобы знать, что делать дальше. Дал мне «старшина» и маленькую коробочку, в которой лежала небольшая пластинка из белого матового, отливающего характерным знакомым блеском металла. «Титан», — подумал я и увидел, что к пластине приделана длинная цепочка из металлических блестящих шариков.

— Проверьте, правильно ли написана на пластине ваша фамилия. Прочитайте мне номер, который на ней стоит рядом с фамилией. Прекрасно. А теперь прямо при мне наденьте цепочку на шею. Не смущайтесь, что пластинка сначала холодит грудь. Вы к ней скоро привыкнете. Старайтесь не снимать.

Я надел цепочку на шею и сунул пластинку под рубашку. Цепочка была длинной, и пластинка оказалась висящей где-то у нижней части груди.

— Прекрасно, — снова повторил «старшина», посмотрел на меня, как на дело своих рук, остался доволен и только после этого позволил себе отвлечься от формальной процедуры: — Я вижу, вы из России. Добро пожаловать под крыло нашего флота. Я надеюсь, что вам с нами будет хорошо, — сказал он и, перестав улыбаться, став серьезным, протянул мне руку.

Еще четверть часа продолжалась бешеная гонка взвешивания и сдачи в багаж чемоданов и ящиков. Затем последовала новая команда — всем пройти в зал ожидания и ждать объявления о посадке в самолет. Этот зал был похож на любой из залов ожидания и в нашей стране. Большое помещение, уставленное рядами скрепленных друг с другом кресел, как в кинотеатре. Только ряды эти были поставлены на большем расстоянии друг от друга, и поэтому сидящие пассажиры могли вытянуть ноги, не опасаясь загородить этим проход для других, и поставить рядом с собой «ручную кладь».