Пикник на Аппалачской тропе

— Как поживаете, мистер Зотиков? — спрашивала очень серьезно девочка. Так всегда, очень официально, учат разговаривать американцы своих детей со взрослыми.

— А ты как поживаешь, Пегги? Если хочешь, я подвезу тебя, мне по дороге.

— Спасибо, мистер Зотиков, — по-прежнему серьезно отвечала Пегги. — Но я не одна, я с подругой.

— У меня есть место и для подруги, — отвечал я тоже серьезно, с трудом удерживая улыбку.

— О'кей! — вдруг вспыхивала улыбкой Пегги, и теперь уже обычные, смешливые девочки с шумом и криком усаживались на заднем сиденье. Они уже знали, что будет дальше.

— Эй, Пегги, не хочешь ли донатс?.. — снова серьезно спрашиваю я.

— Видите ли, мистер Зотиков, мамы нам дали денег на донатсы, и мы уже съели по одному… — как-то очень по-женски отвечала Пегги, пока смущенная подружка рассматривала меня.

— Ты знаешь, Пегги, мне кажется, что второй донатс вряд ли повредит маленькой девочке…

— Мне кажется, тоже, мистер Зотиков… — по-прежнему серьезно отвечала Пегги, и обе подружки мгновенно превращались снова в веселых детей и впивались молодыми зубками в податливое тесто донатс, которые я им давал.

В вежливых разговорах, прерываемых вспышками хохота, мы аккуратненько съезжали по нашей Кленовой улице еще метров на сто, а дальше снова был перекресток и снова надо было перед ним остановиться. Это был так называемый Т-образный перекресток, от которого дороги шли в разные стороны. Здесь надо было немножко постоять, потому что по поперечной дороге, к которой мы подъехали, всегда было очень оживленное движение. По одной стороне улицы тянулась стена склада фабрики кож, и утром здесь всегда толпились грузовики. Наконец мы делали поворот налево, в ту сторону, где сразу за углом стоял маленький продовольственный «стор» — магазинчик. Продукты здесь всегда были хуже, чем в огромных гастрономах самообслуживания, но зато этот магазинчик был всегда открыт. И ранним утром, и поздним-поздним вечером дверь была не заперта. Я часто покупал тут что-нибудь на ужин, если оказывалось, что вечером холодильник мой был пуст. Только к концу моей жизни в Лебаноне однажды утром на зеркальном стекле витрины по диагонали появился огромный с яркими красными буквами плакат: «Продается». Через несколько дней на втором окне было написано: «В связи с тем, что хозяин выходит из бизнеса, идет полная распродажа всего содержимого и имущества». Мне почему-то было очень жаль магазинчик и его молчаливого старика хозяина.

Мы аккуратно проезжали мимо этого магазинчика и через один-два домика оказывались у нового перекрестка. Наша улица под острым углом вливалась в основную магистраль, проходящую через Лебанон. Здесь надо было быть еще осторожнее. В Америке легко быть на дороге осторожным, потому что и все остальные водители едут, на наш взгляд, медленно и осторожно. Движение в Москве, по сравнению с теми местами, где я был в США, более стремительное, это движение самоубийц или людей, которые ненавидят себя и тем более пешеходов. В Америке пешеход — главная персона, перед которой останавливаются машины.

Так как я тоже был на машине, то должен был пропустить сначала весь транспорт, двигающийся тоже очень аккуратно в обоих направлениях по основной дороге, и только потом делал левый поворот. Отсюда оставалось примерно сто шагов до большого, еще закрытого универсама.

— Мистер Зотиков, — снова раздавался солидный, неторопливый голосок Пегги. — Не можете ли вы остановить нас около этого магазина?

— Конечно, конечно, Пегги, — отвечал я так же солидно, и мы останавливались как раз перед пожилой женщиной в странной форменной шляпе и в дождевом плаще с желтыми нарукавниками. Каждое утро она стояла там и регулировала движение: останавливала его временами, помогая переходить детям.

Пегги с подружкой вылезала, женщина властным, привычным жестом останавливала движение — дети переходили улицу, а я ехал дальше, проезжал сначала бензоколонку, потом вторую — другой компании — и, свернув направо, попадал на шоссе, соединяющее наш Лебанон с городком Хановер.

Здесь-то, на выезде из городка, они обычно и стояли.

Разные люди. Большей частью пожилые мужчины или молодежь, студенты. Только стоят они не с сумками или портфелями, как у нас. С ними в Америке никто не ходит. Студенты обычно ходят с рюкзаками. Дело в том, что если нет машины, то люди просто идут вдоль обочины таким «солдатским» шагом с рюкзаками, где лежат учебники, потому что «поймать» автобус очень сложно. Легонький такой рюкзачок, специально для таких целей выпускающийся.

И хотя жена моего приятеля, Мардж Гау, учила меня никогда не подвозить голосующих на шоссе, я тем не менее подвозил, и никто никогда не ткнул меня пистолетом в бок. Только один-единственный раз был у меня момент, когда я начал было жалеть, что не последовал советам Мардж.

Это был огромного роста грузный детина лет пятидесяти, бородатый и небритый. Я все-таки остановился, посадил его, и мы поехали. Не доезжая Хановера, он попросил меня остановиться. Я уже начал подкатывать к низенькому тротуару, когда он вдруг сказал: