Пикник на обочине

Ну ладно, Мартышка, отец... Расплатиться за все, душу из гадов вынуть, пусть дерьма пожрут, как я... Не то, не то это, Рыжий... То есть то, конечно, но что все это значит? Это же ругань, а не мысли. Он похолодел от какого-то страшного предчувствия и, сразу перешагнув через множество разных рассуждении, которые еще предстояли, свирепо приказал себе: ты вот что, рыжая сволочь, ты отсюда не уйдешь, пока не додумаешься до дела, сдохнешь здесь рядом с этим шариком, сжаришься, сгниешь, падаль, но не уйдешь...

Господи, да где же слова-то, мысли мои где? Он с размаху ударил себя полураскрытым кулаком по лицу. Ведь за всю жизнь ни одной мысли у меня не было! Подожди, Кирилл ведь что-то говорил такое... Кирилл! Он лихорадочно копался в воспоминаниях, всплывали какие-то слова, знакомые и полузнакомые, но все это было не то, потому что не слова остались от Кирилла, остались какие-то смутные картины, очень добрые и совершенно неправдоподобные...

Подлость, подлость... И здесь они меня обвели, без языка оста вили, гады... Шпана... Как был шпаной, так шпаной и состарился... Вот этого не должно быть, ты слышишь? Чтобы на будущее это раз и навсегда было запрещено! Человек рожден, чтобы мыслить (это Кирилл, наконец-то!..). Только ведь я в это не верю. И раньше не верил, и сейчас не верю, и для чего человек рожден, не знаю. Родился — вот и рожден. Кормятся кто во что горазд. Пусть мы все будем здоровы, а они пускай все подохнут. Кто — мы? Кто — они? Это ж яснее ясного. Мне хорошо — Барбриджу плохо, Барбриджу хорошо — Пуделю плохо, Хрипатому хорошо — всем плохо, и самому Хрипатому плохо, он только, дурак, воображает, что сумеет как-нибудь вовремя извернуться... Господи, это ж каша, каша! Я всю жизнь с капитаном Квотербладом воюю, а он всю жизнь с Хрипатым воевал и от меня, обалдуя, только одного ведь и хотел — чтобы я сталкерство бросил. Но как же мне было сталкерство бросать, когда семью кормить надо? Работать идти? А я не хочу на вас работать, тошнит меня от вашей работы, можете вы это понять? Я так полагаю: если человек работает, он всегда на кого-то работает, раб он — и больше ничего, а я всегда хотел сам, чтобы на всех поплевывать...

Он допил остатки коньяка и изо всех сил швырнул пустую флягу о землю. Фляга подскочила, сверкнув на солнце, и укатилась куда-то — он сразу забыл о ней. Теперь он сидел, закрыв глаза рука ми, и пытался уже не понять, не придумать, а хотя бы увидеть что-нибудь, как оно должно быть, но опять видел только рыла, рыла, рыла... зелененькие, бутылки, кучи тряпья, которые были когда-то людьми, столбики цифр... Он знал, что все это надо уничтожить, он хотел это уничтожить, но догадывался, что если все это будет уничтожено, то не останется ничего. Ровная голая земля. От бессилия и отчаяния ему снова захотелось прислониться спиной и откинуть голову. Он поднялся, машинально отряхнул штаны от пыли и начал спускаться в карьер.

Жарило солнце, перед глазами плавали красные пятна, дрожал воздух на дне карьера, и в этом дрожании казалось, будто шар приплясывает на месте, как буй на волнах. Он прошел мимо ковша, суеверно поднимая ноги повыше и следя, чтобы не наступить на черные кляксы, а потом, увязая в рыхлости, потащился наискосок через весь карьер к пляшущему и подмигивающему шару. Весь он был покрыт потом, задыхался от жары, и в то же самое время морозный озноб пробирал его, он трясся крупной дрожью, как с похмелья, а на зубах скрипела пресная меловая пыль. И он уже больше не пытался думать. Он только твердил про себя с отчаянием, как молитву: «Я животное, ты же видишь — я животное. У меня нет слов, меня не научили словам, я не умею думать, эти гады не дали мне научиться думать. Но если ты на самом деле такой... всемогущий, всесильный, всепонимающий, то разберись! Загляни в мою душу, я знаю — там есть все, что тебе надо. Должно быть. Душу-то ведь я никогда и никому не продавал! Она моя, человеческая! Вытяни сам из меня, чего же я хочу, — ведь не может же быть, чтобы я хотел плохого!.. Будь оно все проклято, ведь я ничего не могу придумать, кроме этих его слов — «СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ. ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЕТ ОБИЖЕННЫЙ!»