Пикник под соснами (СИ)

— А мы не сгорим? — Инга прижималась к нему испуганной птичкой, глядя на его огонь расширенными от изумления глазами.

— Нет, моя маленькая. Будет просто теплее. И светлее, — прежде он не демонстрировал ей столь явно своей силы. Как-то не было ни повода, ни желания. Она знала, что он любит огонь, знала, что может почти мгновенно разжечь любой костер, но вот так, стеной ровного синего пламени… Настоящее чудо. В их бесконечно невозможную встречу за гранью всех прощаний. Ту, которой и быть-то не могло. Но случилась.

А она о нем так многого не знала. Вот этот огонь, горящий прямо из лужи, наряд, который он назвал императорским… Но это детали, она знала больше, она знала его. Его душу. А за отпущенные им пять лет прожить все его восемьсот нереально, она никогда и не пыталась. Он не любил рассказывать, она не настаивала. Она понимала, что та его жизнь, за Бездной, она совсем другая, человеческому разуму недоступная. Ей было достаточно той, что они вели здесь.

Она прижимается к нему слишком крепко, чувствуя щекой капли на его коже. Не удерживается, слизывает ближайшую языком. Он вздыхает чуть глубже. Но не отстраняется, и она продолжает. Скользит языком по его ключицам, целует в шею, гладит его широкие плечи дрожащими от сдерживаемой страсти пальчиками. Он со вздохом откидывается назад, зарываясь пальцами в ее волосы, позволяя ей скользить губами по его груди, целовать, дразнить, прикасаться. Она по-прежнему сводит его с ума — ее пальцы, ее губы, ее желание. Даже запах алкоголя, безжалостно сплетенный с ее запахом, уже не мешает. Почти не мешает, он почти притерпелся.

Ее губы спускаются все ниже, целуя заметно напрягшийся живот. Язык, дразня, скользит вокруг пупка и проводит влажную дорожку вниз, к самому поясу его брюк. Ее пальцы уже нашли на них застежку. Он заставил себя шевельнуться, перехватывая инициативу, пока не стало слишком поздно. Он и так уже с трудом справлялся с собственным возбуждением. Еще немного — и он уже просто не сможет ее оттолкнуть.

Впрочем, не смог и теперь. Только переложил ее руки себе на плечи, только впился губами в ее нежные губы. А дальше… Золотое шитье халеи царапало ему грудь, а ему хотелось ощущать лишь ее нежную кожу… Его желание сбылось, но ее участившееся дыхание стало слишком глубоким, и он развернул ее спиной к себе, прежде, чем успел сообразить, что он делает. Брюки… мешали когда-то раньше, сейчас уже нет, уже ничего не мешает… Мозг почти не работает, лишь последняя мысль там отчаянно бьется: он сможет. Он обязательно, всенепременно сможет. Ведь когда-то он был эльвином, и любил своих женщин, многих — многих женщин, но никого из них не кусал. Не кусал. Не кусал.

Он впивается зубами в собственную руку, сжимает челюсти до боли, но организм не обманешь. Он чует иной запах. Он жаждет иной крови.

Он срывается. Он даже не помнит этого мига, когда зубы вошли в ее вену. И сколько судорожных, жадных глотков он успел уже сделать, тоже едва ли осознает. Просто в какой-то момент горло перехватывает так, что невозможно даже вздохнуть, зубы возвращаются в свое изначальное состояние, а желудок скручивает спазм.

И волна горячей, отвратительно пахнущей крови, выливается из его горла, запачкав Инге плечо. В глазах пляшут черные точки, желудок разрывает от боли, сердце колотится, как сумасшедшее, он задыхается. Последним усилием воли, практически наощупь, он выбирается наружу, под дождь, который и не думал прекращаться, и его снова рвет. Долго, тяжело, безобразно, выворачивая внутренности. Но это не помогает, яд успел всосаться в кровь. Он отчаянно пытается сделать вздох, но уже не может, дыхание парализовано. Тело тоже отказывается слушаться. Он неловко заваливается на мокрую от дождя землю. Сердце, сделав последний, отчаянный рывок, замирает. Как глупо. Ни разу в жизни он не позволял себе подобной глупости, и вот… Инга. Он даже не успел взглянуть, что он сделал с Ингой…

А Инга… Инга сумела подняться не сразу. Какое-то время она обессиленно лежала на залитом кровью матрасе, оглушенная, потерянная. Почти… все почти сбылось. И оставался, казалось, лишь миг до ослепительного, вселенского счастья… Но он отстранился… ушел. Впервые ушел, не позволив ей испытать то острейшее наслаждение, равного которому ей не мог дать никто, ни вампир, ни мальчишка. Наслаждения, за которое она платила черным провалом беспамятства, и готова была платить. Но он ушел, не вынеся вкуса ее отравленной крови. Ни наслаждения, ни беспамятства. Только в ушах все шумит, и тупо ноют виски, и глаза… лучше держать закрытыми. И, если не шевелиться, то скоро все пройдет. Непременно. Вот только очень хочется пить.