Пикник: сборник

Наверху, в музыкальном классе, Клара пропела ему начало нескольких песен Шуберта. Она сидела за роялем, а молодой человек почтительно стоял в сторонке, опершись на зонт и не смея ее перебивать. Потом она перешла на Брамса; его лицо засветилось надеждой. Она спросила, не узнал ли он мелодии, но он отрицательно покачал головой и после еще одной песни Шуберта вдруг выпалил:

— Понимаете, вообще-то она не рождественская. Вроде бы и рождественская — и нет. Скорее она как бы наводит на мысль о Рождестве…

— Она про любовь?

— Да.

Клара напела еще одну песню Шуберта, опять не угадала и в конце концов поднялась из-за рояля.

— На свете столько песен о любви, — сказала она.

— Я знаю, но эта совсем особенная.

— А свою подругу вы не могли бы привести? Вдруг она вспомнит.

— Нет, нет, — сказал он. — Мне бы хотелось обойтись без нее.

Они пошли вниз, и по дороге он несколько раз поблагодарил ее.

— Вы чудесно поете, — сказал он. — Вам бы эта песня понравилась.

— Приходите, если вспомните мелодию или слова, — сказала она. — Мне бы услышать хоть несколько тактов.

Он нервно затеребил зонт, поспешно надел шляпу, тут же снял и поблагодарил Клару. Потом снова надел шляпу и снова приподнял ее. Выйдя на улицу, он резко раскрыл зонт, налетел ветер, молодого человека крутануло на мокром асфальте и унесло в темноту.

Весь вечер моросил дождь, то и дело заходили покупатели и стряхивали мокрые шляпы на лакированные рояли. Клара обслуживала их, но все время думала о песне, которую не мог вспомнить молодой человек. В голове вертелись мелодии Шуберта, переплетаясь с мелодиями рождественских гимнов, доносившихся из кабинок для прослушивания, и, когда пришла пора закрывать магазин, она вздохнула с облегчением.

Эффи носилась по дому в одном белье, готовясь к вечеру.

— Ты что, всерьез решила не ходить? — спросила она Клару.

— Кому я там нужна? Да мне и самой у них скучно.

— Они к тебе хорошо относятся.

— Ничего не могу поделать. Я еще в прошлом году решила. Ни для них, ни для меня никакого удовольствия.

— Не выгорит. За тобой приедут, можешь не сомневаться.

В восемь вечера Эффи с отцом и матерью укатили на машине к Уильямсонам. Клара прошла через магазин, открыла дверь и выпустила их на улицу.

— Звезды высыпали, — сказала мать. — Похолодало.

Клара постояла на пороге, глядя на звезды, и решила, что в самом деле подмораживает.

— Ты все же давай собирайся, — крикнула из машины Эффи. — Сама знаешь Уильямсонов. — И она так звонко и заразительно рассмеялась, что отец с матерью тоже не смогли удержаться от смеха.

Когда машина тронулась, Клара закрыла дверь и отключила звонок. Потом поднялась наверх, переоделась в халат и снова задумалась о песне, которую пытался найти молодой человек. Сев за рояль, она тихонько напела несколько мелодий.

В девять часов послышался стук в окно со стороны переулка и голос Фредди Уильямсона.

— Это кто к кому не желает ехать? — гудел он. — А ну открой окно.

Она подошла, отдернула штору и посмотрела вниз.

На тротуаре стоял Фредди Уильямсон и целился в нее шоферской перчаткой.

— Одевайся! И поживей! — крикнул он.

Она открыла окно.

— Тихо, Фредди. Люди услышат.

— И пусть слышат. Кто к кому не желает ехать? Я и хочу, чтобы слышали. — Он запустил по окну перчаткой. — Все просто-напросто возмущены. Одевайся живей!

— Пожалуйста, уймись, — сказала она.

— Тогда впусти меня, — загудел он. — Надо поговорить.

— Сейчас.

Клара спустилась, отперла дверь и провела его через магазин в музыкальный класс. Он ежился, притоптывал огромными ножищами и все повторял, что на улице холодает.

— Надо было пальто надеть, — сказала она.

— Не ношу, — ответил он. — Терпеть не могу кутаться.

— Тогда не жалуйся, что замерз.

Массивный, розовый, с большими губами и блестящими, как у пуделя, глазками, Фредди грузно ходил из угла в угол, то и дело останавливаясь у камина потереть руки.

— Родительница приказала без тебя не являться, — сказал он. — И никаких разговоров.

— Не поеду, — сказала она.

— Поедешь как миленькая. А пока ты собираешься, я чего-нибудь выпью.

— Пожалуйста, если хочешь. Только я не поеду. Чего тебе налить?

— Джина, — сказал он. — Ну и занудой же ты бываешь, Кларочка.

Она молча налила ему выпивку, и Фредди Уильямсон поднял стакан.

— Извини, не хотел тебя обидеть, — сказал он. — С праздником, Кларочка!

— С праздником! — отозвалась она.

— Кларочка, лапушка, а не поцеловаться ли нам ради праздника? А? — Он неуклюже сгреб ее за плечи и чмокнул мясистыми, мокрыми, как у собаки, губами. — Голубушка моя, — гудел он. — Лапушка моя, Кларочка.

В голове у нее звучали мелодии песен, перебивая друг друга, уводя куда-то. Она грезила наяву, ей казалось, она пытается поймать что-то неуловимое, ускользающее от нее.

— Ты не заснула? — спросил Фредди Уильямсон. — Одевайся скорей и поехали.

— Нет, я сейчас упакую рождественские подарки и лягу спать.

— Да ты что, Кларочка? Живо собирайся. Тебя там ждет не дождется уйма парней.

Она отрешенно стояла посреди комнаты, думая о пылком и застенчивом молодом человеке, который не мог вспомнить песню.

— Вот сонная тетеря, — сказал Фредди Уильямсон. — Где ты витаешь? Очнись!