Пиковая Дама – Червонный Валет

«Вот и гадай после всего, грех это или нет?.. Ведь, право, сколько лошадь ни бей, ни отваживай – она, один черт, будет тянуться к овсу».

С такими растрепанными и противоречивыми мыслями он наконец поднялся с нагретой солнцем скамьи. И, понукая себя с одной стороны, напутственными словами отче, с другой… увы, так и не мог отказать себе в потребности ловить взгляды-стрелки идущих навстречу девиц. Уже на втором квартале он по обыкновению исподтишка стал заглядываться на хорошеньких милашек, которые, четко ставя ножку, с нарочитой независимостью прогуливались по бульварам той особенной щеголеватой походкой, которой ходят обычно молоденькие прачки и знающие себе цену белошвейки.

Так, двигаясь по направлению к дому, Дмитрий неожиданно для себя вдруг споткнулся о непонятно как возникший вопрос: «А есть ли Бог? Ведь если Он спокойно допускает на Земле Содом и Гоморру, весь этот “правильный”, так сказать, “разумный” разврат и не наказывает за сие людей, как неустанно твердит церковь, то где карающая десница? Где ж Его сила? А может, здесь дело как раз и не в силе, а в отсутствии оной? И отец Никодим, сам того не ведая, как и вся Вселенская Церковь, верует в то, чего просто нет?.. А возможно, он и сам не верит в то, что проповедует своей пастве, и убежден лишь в том, что мы все обязаны заставлять себя веровать в то, во что и сам он, и церковь принуждают верить?.. Господи свят, да что же это я?.. Что говорю, гадина? Грех-то какой великий!»

Митя испугался, что его крамольные мысли могут стать достоянием снующих вокруг людей. Он воровато огляделся – все тихо, народ был занят своими делами и не обращал на него ровным счетом никакого внимания. Однако душевный покой не наступал, и Кречетов ускорил шаг, продолжая говорить сам с собою.

«Это все, должно быть, от слабости моей духовной, от невежества… Нет, нет, так нельзя… Так уж совсем скверно! Что же, я дам погибнуть себе? Так нет же…»

Он судорожно трижды перекрестился и пошел быстрее, чем немало смутил степенно шествующего со своим семейством лысоватого, с моноклем в глазу почтового служащего.

Дмитрию вдруг представился сухой перст попа, который удивительно странно сразу напал на нужную страницу Евангелия и указал ему должную строку: «Верую, Господи, помоги моему неверию». И тотчас же он до самых мелочей вспомнил золотое шитье на ризе священника, плоские вытянутые звенья его цепи, тяжелый крест на груди, серебряную величавую бороду и щербатые в двух местах зубы. Вспомнился амвон, рядом с которым стояли дьякон и певчие, вспомнились и строгие лики святых, и икона, на которой был изображен сам Христос в терновом кровавом венце, и ему сделалось страшно. Казалось, вся кровь прилила к сердцу и замерла. Он не мог вздохнуть. Лицо его теперь было красно, на щеке мелко вздрагивал мускул. «И все-таки! Неужели… Неужели это открытие принадлежит только мне? Неужели положительно никто об этом не думал, не доходил умом?..» – пугаясь своей догадки, но одновременно преисполненный волнительным торжеством момента, он бросился уж бегом вниз по улице. Насилу добравшись до дому, он вновь присел у ворот на просевшую от времени лавку: «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешного… дай силу…» – через краткие паузы повторял он не только тайно, но и, сам того не желая, наружно шевеля губами.

Время к сему сроку уж было обеденное. Солнце стояло в зените, и больно было смотреть на освещенные им крыши домов, закованные листовым железом, но еще не покрытые краской; зато радостно и покойно было глазеть в соседний проулок, сквозь пустынное жерло которого виднелась синяя грудь могучей реки и узкая, с зеленцой, полоса противного берега, как всегда, старавшегося слиться с бескрайней водой. Неподалеку мерно квохтали куры, по-хозяйски рылись в спекшихся от жары конских яблоках, оставленных на пыльной дороге, а рядом, гордо раздувая грудь, потряхивая спелым, как арбуз, гребнем, смешно вытягивая лапы со шпорами, вышагивал желтый петух.

– Митенька, то что же домой не идешь, мой хороший? Давно из церкви? – Озабоченный голос маменьки из раскрытого окна перелистнул страницу его состояния.

– Да, щас я буду! Что вы как всегда, ей-богу, мама… – еще не вполне уверенным голосом раздраженно откликнулся он и механически сунул руку в карман за картонной коробкой с гильзами папирос.

* * *

То был год выпускных экзаменов в гимназии, теперь же он заканчивал третий курс института, и Дмитрию исполнилось девятнадцать. Сомнения, мучительные поиски истины ныне им были оставлены и благополучно забыты. И он с легкой, отчасти смущенной улыбкой вспомнил то наивное время, когда терзался бессонными ночами мыслями о своей исключительности, всерьез полагая, что результаты его раздумий действительно представляют значимость и общественный интерес. Ответ на богоискательство теперь был для него один: Бог есть, потому что Он есть, а следовательно, надо верить и не морочить себе голову.