Пилат

Услышав частые настойчивые звонки междугородной, она даже подумала сперва, что ей почудилось; но звонки продолжались; оставив чайник на тихом огне, она побежала в холл. Может, она перепутала, конференция у Домокоша вовсе не в Пеште, а где-то в провинции, и теперь он звонит ей оттуда. Конечно, это он, кто ж еще, с матерью они всего сутки как расстались; неужели она? Чушь какая-то. Хорошее настроение улетучилось. Она ненавидела междугородные вызовы, эти прерывистые резкие трели вызывали у нее приступ сердцебиения;.о том, что отец умирает, она тоже узнала по телефону. Антала тогда едва было слышно, они оба кричали, чтобы понять друг друга. А сколько раз звонила ей мать, и не сосчитаешь, — все спрашивала совета, как быть? Уголь привезли — одна пыль; кто-то выломал доски в задней стенке сарая и украл пилу и топор; отец себя плохо чувствует; у них новый почтальон, и он не желает пенсию оставлять у Кольмана… Господи, страшно вспомнить!

Сейчас она не чувствовала тревоги — только раздражение; Домокош мог бы и понять, что дергать ее в воскресенье — бестактно; в то же время в ней шевельнулось что-то вроде радости: раз звонит даже в воскресенье, значит, она нужна ему.

Когда в трубке прозвучало название родного города, она ощутила себя обманутой. Снова ее теребят оттуда, снова врасплох, неожиданно, не думая о ее покое, о воскресном отдыхе. Ведь только вчера утром она попрощалась с матерью. Злые слезы выступили у нее на глазах, пока она пыталась угадать, что старая позабыла дома и какую позарез необходимую вещь, не уместившуюся в чемодан и в сетку, нужно немедленно выслать. Зонтик, что ли?

Слышимость на сей раз была на удивление хорошей. Голос Антала звучал словно бы из соседней комнаты. Антал произнес только две короткие фразы — казалось, ему трудно говорить — и, прежде чем она успела спросить что-то, повесил трубку. Телефонистка встревоженно осведомилась, закончен ли разговор; когда Иза тоже положила трубку, аппарат несколько раз беспорядочно звякнул, будто на станции не поверили, чтобы кто-то заказывал срочный разговор из-за четырех-пяти слов. Она опустилась в кресло у телефонного столика: ноги не держали ее. То, что она услышала, было невероятно, непостижимо. Ей показалось, Антал говорил сквозь слезы и положил трубку так быстро, потому что не в силах был больше держать ее. Многолетний опыт врача — заставил ее инстинктивно откинуть назад голову и холодными, негнущимися пальцами массировать себе затылок. Никогда еще она не была так близка к обмороку. Сделав несколько полных вздохов, она смогла наконец встать на ноги. Она не пыталась анализировать охватившее ее чувство: сейчас самое важное было — справиться с дурнотой. У нее полились слезы, и она с изумлением услышала, как она плачет — чужим каким-то, воющим голосом. Держась за мебель, она подтащилась к аптечке. Дома Иза держала, лишь самые будничные лекарства и сейчас с трудом нашла коробочку успокоительных таблеток; она еле содрала с нее целлофановую обертку. Приняв таблетку, она вернулась в свою комнату, снова легла на постель.

Теперь она точно знала: жалость, отчаяние, печаль — всем этим не исчерпывается то состояние, в какое поверг ее звонок Антала. Нечеловеческий вой, вырвавшийся у нее, был воем затравленного зверя, который, много часов подряд убегая от охотников, от погони, чувствует себя наконец в безопасности, укрывшись в ветвях, еще измученный, дрожащий, и вдруг опять слышит шум близкой облавы и в ужасе понимает, что снова должен спасаться, бежать, изворачиваться. Куда скрыться, молили дрожащие губы Изы, где найти недоступное охотникам место? Она спрятала в ладони распухшее от плача лицо. Когда-то, в юности, она была очень гордой и, даже жестоко страдая, ни за что не призналась бы в слабости, в поражении. Теперь, наедине с собой, в своем, теперь уже совершенно пустом, принадлежащем только ей доме, она могла не прятать чувств; словно все раны разом открылись в ее душе, даже те, что давно вроде бы зарубцевались, она вновь стояла в доме с пастью дракона на водосточном желобе, ожидая, пока Антал кончит собирать свои вещи, и снова слышала голос Деккера, который сказал ей: «Иза, у вашего отца — рак, пожелайте ему, если любите, скорой смерти». Какими странно живыми казались ей тогда листки заключений, сжатые в пальцах.