Пилат

«Но при этом остается все же опасность, что это произведение попадет в индекс книг, запрещенных католической церковью, — сказал кардинал. — Комиссия духовной цензуры литературных работ исполнена безукоризненной сознательности и истинного понимания — так что чувство юмора, которым обладают сами члены этой комиссии, было бы вполне достаточным критерием для выполнения этой специальной задачи, — но это весьма сомнительно. Впрочем, мы совсем отклонились от Вашего замысла. Я хотел лишь сказать, что мои духовные убеждения нисколько не мешали мне выслушивать мнения этой комиссии».

Председатель верховного суда стряхнул пепел с сигары о край серебряной пепельницы, которая стояла на столе садового павильона.

«Вы поймете, Ваше Высокопреосвященство, — сказал он, — что для меня юридические и процессуальные аспекты случая, о котором я хочу сказать, являются исходным моментом. Итак: согласно свидетельству евангелистов, не может быть никакого сомнения в том, что в осуждении Христа прокуратором Понтием Пилатом основополагающим оказался политический фактор, и то, что вменялось в вину Христу, он, прокуратор, квалифицировал как государственную измену Римской империи. После того, как первосвященник Каиафа передал донос на Господа в римскую инстанцию, он, донос, был положительно воспринят, даже если бы другие мотивы, может быть, признаваемые самим Пилатом, остались скрытыми. Весь допрос Христа мог обращаться по существу вокруг одного вопроса: «Ты Царь Иудейский?» Только это интересовало прокуратора. Параллельно выдвинутые обвинения в оскорблении Бога из-за того, что Спаситель сам назвал себя сыном Бога, Пилат мог считать внутренним религиозным вопросом самих иудеев, не имеющим к нему никакого отношения. «Одним богом больше, — вероятно, думал он, — ну и что? Рим уже кишел богами, не только одиннадцатью главными, но и локальными божествами других италийских родов — ларами и пенатами, лесными и водяными нимфами. Каждый дом, каждое поле уже давно имели собственных божеств и, кроме того, пришли еще сотни божеств, названных героями и демонами, из покоренных стран. На углу каждой улицы, на каждом перекрестке, в каждой комнате дома молились какому-нибудь частному богу, вроде того, как у нас перед каждой фреской снимают шляпу; и теперь еще Бог иудеев в мир привел своего сына. Что это означало для прокуратора? Ничего, и, по крайней мере, он не сделал бы только это обстоятельство предметом своего основного судебного процесса, — по римским понятиям он не мог бы это сделать».

«Но не забывайте, — бросил кардинал, — что в те времена еще не были разделены властные структуры в современном смысле. Пилат был в своем наместничестве отнюдь не только высшим судьей, но и также, или прежде всего, проводником римской политики. Кроме того, Палестина еще не была полностью римской провинцией, и даже в Иудее, где Пилат являлся наместником императора, пытались установить определенную показную автономию, но лишь настолько, насколько она казалась безопасной. Прочную хватку, в которой следовало держать Палестину из-за ее стратегического и транспортно-технического значения, следовало сначала осуществлять в замшевых перчатках. Поэтому задача Пилата была, конечно же, довольно щепетильной, ведь его несомненно обязывали противостоять чувствительности иудеев, которую неизбежно приходилось затрагивать в национальной области, а в религиозной сфере противостоять настолько, насколько это возможно. Поэтому можно предположить, что по этим соображениям Пилат мог предложить иудейским авторитетам bracchium saeculare — руку по-язычески — в качестве искупления религиозной ошибки иудея, хотя ему, Пилату, это нарушение было безразличным, даже могло остаться непонятным.

«Как мотив, — сказал верховный судья, — это могло тоже сыграть свою роль, а может быть, даже в конце оказаться решающим для вынесения приговора, который самому Пилату был явно contre coeur — в пику. Согласно юридической конструкции, это было осуждение политического преступления, государственной измены Риму. Надпись над головой Бога Иисус Назареянин, царь иудеев, не оставляет в этом никаких сомнений. Иудеи же требовали, чтобы было написано: Иисус Назареянин, который сказал, что он является царем иудеев. Однако Пилат эту тонкость резко отклонил, потому что он хотел максимально выявить ситуацию с уголовно-правовой точки зрения; в формулировке Пилата эта ситуация четко охарактеризована; и кроме того, ему было приятно расквитаться с иудеями за мучения, которые для Христа были уже невыносимы. Предположительно, Пилат был антисемитом».

«И вы, — сказал кардинал, — предположительно — тоже».