Пилигрим

На Форстера повеяло до боли родным шерлокхолмством. От возбуждения у него даже мороз по коже пошел. Похоже, ему предстояло сыграть роль доктора Ватсона.

Вспомнив персонаж, которого он собирался воплотить, Форстер погладил усы.

— И что это за дама, сэр?

— Мадонна Элизабетта дель Джокондо, — откликнулся Пилигрим. — Джоконда.

Мона Лuза.

Форстер побледнел.

— Но мы не сможем, сэр! Нам не позволят…

— Конечно, не позволят, — улыбнулся Пилигрим. — С какой стати? Это величайшее сокровище Франции. И скоро она станет нашей.

Форстер смотрел на него во все глаза. Потом заставил себя отвести взгляд. «Ничего не говори! — велел он себе. — Ни единого слова!»

— Какой приятный вечер, Форстер! — сказал Пилигрим, отпив глоточек вина. — Чудный вечер!

— Да, сэр, — отозвался Форстер. — Вечер на диво хорош.

4

В субботу утром, двадцать девятого июня, Пилигрим с Форстером пришли в Лувр. Пилигрим сразу заметил изменения, произошедшие в музее за последние три года. Многие картины, особенно самые известные, были застеклены. Сделали это по указу заведующего государственными музеями Теофиля Омоля, который, в свою очередь, выполнил просьбу хранителей Лувра. Беспрецедентное застекление писанных маслом полотен было выванo участившимися в последние годы актами вандализма. Рубенса измазали экскрементами (их благополучно смыли), Боттичелли порезали ножом (картину отреставрировали), а Джотто обнаружили наполовину вырезанным из рамы, что свидетельствовало о попытке похищения (к счастью, сам холст не пострадал).

Несмотря на то что все три произведения удалось спасти, хранйтели музея боялись, что в следующий раз очередную картину либо украдут, либо изрежут так, что ее невозможно будет восстановить. Стекло казалось единственным выходом. Как ни странно, никому не пришло в голову усилить охрану.

Когда застекленные полотна вновь повесили на стены, публика возопила от возмущения. «Как можно смотреть на картину, если вйдишь в ней только себя?» «В Лувре появился новый зеркальный зал — почище, чем в Версале!»

«Позор Омолю и его лакеям!» — так называлась одна из газетных статей, в которой министра и хранителей обвинили в том, что они застеклили «Мону Лизу», поскольку оригинал был похищен и администрация, желая скрыть это от публики, подменила его подделкой. Омоль ответил газетчикам, что с таким же успехом можно украсть башни собора Нотр-Дам. Через несколько дней он пожалеет об этих словах.

Из-за наплыва туристов в Лувре было полно посетителей. К десяти часам Пилигрим с Форстером еле протолкались через толпу в зал Карре, где между «Обрyчением святой Екатерины» Корреджо и «Аллегорией Альфонсо д' Авалос» Тициана висела «Мона Лиза».

Как выяснилось, зал был набит битком не только из-за «Моны Лизы». В нем разыгрывался спектакль, удерживавший зрителей на месте дольше обычного. Там сидел человек — и брился.

Форстер, расспросив народ, узнал, что это Ролан Доржелес, довольно известный в Париже писатель. Он пришел в музей вместе со своим камердинером и со всеми необходимыми причиндалами с утра пораньше без пятнадцати десять. В зале стояло походное кресло, чашка, кyвшин с горячей водой, рядом лежали бритва, расческа и мыло для бритья. Сам писатель завернулся в большое белое полотенце.

Зеркалом ему служил застекленный автопортрет Рембрандта. Это представление, и смешное, и дикое одновременно, было задумано Доржелесом как протест против пакрытых стеклом живописных полотен. Оно незамедлительно привлекло внимание прессы, и писатель с намыленным подбородком появился на карикатурах в нескольких газетах.

Пилигрим, за которым, как тень, следовал Форстер, шел по залам неторопливой — из-за толпы — походкой. Он хотел, чтобы и его, и Форстера заметило как можно больше охранников. Кроме того, при входе в музей он назвал свое имя и попросил передать визитку главному хранителю музейных сокровищ Эмилю Монкрифу. Тот должен был узнать имя Пилигрима, достаточно известное в узких кругах.

Мельком глянув на «Мону Лизу», Пилигрим сразу увидел, что портрет застеклен. Это его обескуражило. Не так-то просто разбить стекло и вытащить картину. Придется вынимать ее из рамы сзади.

Вначале Пилигрим намеревался уничтожить портрет прямо в зале. Но тогда его арестуют на месте и в лучшем случае отправят обратно в Цюрих. Нет, не годится. Ему предстояло уничтожить еще и другие произдедения искусства. Он хотел повергнуть мир в хаос, а для этого надо любой ценой остаться на свободе.

За завтраком Пилигрим сказал Форстеру, что запомнил расстояния между входом в зал Карре и выходом, а также разные пути отступления. Это и было главным результатом их субботнего похода в Лувр, если не считать того, что они оповестили о своем присутствии персонал. Пилигрим понимал, что он уже не мальчик и не сможет бежать слишком долго, особенно по лестницам.

Ему еще в музее пришло в голову: а ведь пока Форстер будет уносить ноги — и картину, — сам он может улизнуть на улицу еще до того, как экскурсоводы обнаружат пропажу. Подумав об этом, Пилигрим решил воспользоваться тем, что по понедельникам Лувр обычно закрыт.