Пилигримы

Последние пятнадцать лет не были в жизни Герхарда де Лаваля самыми счастливыми. Участие в безумном мятеже, затеянном хитроумной Жозефиной де Мондидье в Триполи на деньги атабека Зенги, поставила жирный крест на его спокойной жизни в Святой Земле. Если бы Герхарда схватили, то призом за служение прекрасной даме стала бы для него пеньковая веревка. Убийства графа Понса ему бы не простили никогда. По слухам всесильный сенешаль ордена тамплиеров Ролан де Бове назначил немалую награду за голову опального шевалье. Что, безусловно, льстило самолюбию Герхарда, но ставило его в практически безвыходное положение. У сенешаля были свои осведомители и в землях мусульман, и в Византии. По следу Лаваля шел неутомимый Филипп де Руси, один из самых умных, наглых и цепких владетелей Святой Земли, располагавший к тому же немалыми средствами. Тягаться с ним нищему анжуйскому шевалье, не имеющему высоких покровителей, было бы смертельно опасно. Далеко не сразу, но до Лаваля все-таки дошло, что если ему и суждено найти заботливого хозяина, то только в Европе. А еще лучше в Германии, князья которой вели бесконечные войны между собой за корону императора, с годами все более терявшую изначальный блеск. Герхард сделал ставку на Вельфов. К сожалению, эта ставка оказалась битой. Участие в битве при Вейнсберге и проявленные там чудеса храбрости не сделали шевалье де Лаваля ни богаче, ни счастливее. Его, правда, заметили, но заметили люди, потерпевшие жесточайшее в своей жизни поражение. Страдающего от ран Герхарда приютил епископ Дитмар Гевельбергский, тоже своего рода изгой, потерявший епархию много лет тому назад, но не смирившийся с судьбой и обстоятельствами. Это был немолодой, но очень упорный человек, помешанный на христианских ценностях. К сожалению, самому Дитмару не хватало смирения, грех гордыни стал его самым главным отличием. Анжуйского шевалье он считал еретиком, что, впрочем, никак не отражалось на его дружеском к нему расположении. Герхард заподозрил было своего нового покровителя в склонности к содомии, но вскоре убедился, что это не так. Дитмар был образцом целомудрия и воздержанности в еде, за что его высоко ценил сам Бернар Клевросский. Последнего еще при жизни стали называть святым. Ибо Бернар не только проповедовал скромность и воздержание, он еще и жил в соответствии со своими проповедями, являя собой образец христианского смирения и готовности к мученичеству. Герхард восхищался и Бернаром, и Дитмаром, но следовать их примеру не собирался. Именно Бернар Клевросский выхлопотал для епископа Дитмара должность папского легата, убедив Евгения, что лучшего представителя ему не найти. И хотя архиепископ Адальберт Бременский не разделял восхищения аббата Бернара епископом Дитмаром, он все-таки вынужден был смириться с решением римского папы, вознесшего его вечного оппонента на большую высоту. Правда, самоуверенный и самовлюбленный прелат не скрывал надежды, что преподобный Дитмар рано или поздно свернет себе шею в том самом предприятии, которое он навязал германскому духовенству и без того переживающему не лучшие времена. Речь, разумеется, шла о крестовом походе. Точнее, о двух походах – в земли сарацин и земли славян. Герхард недолго колебался с выбором цели, ибо отлично понимал, что лучшего покровителя, чем епископ Дитмар ему не найти. Шевалье де Лаваль очень хорошо знал сарацин, о встрече с которыми так хлопотали европейские государи, и, по сравнению с атабеком Зенги, князь Никлот казался ему сущим агнцем, обреченным на заклание. Так неожиданно для себя Герхард оказался на берегу холодного моря, в земле, сулившей ему лично несметные богатства и признание сильных мира сего.