Пилюли счастья

– Не перебивайте меня! – воскликнул он раздраженно. – Я могу потерять нить… О чем мы говорили? Вот так всегда! Что за манера – уводить разговор в сторону! Ах да – обогатилось новыми оттенками. Не изменив при этом ни своего назначения, ни объема вашей талии. Мы лишь расширили горизонты. Вставили несколько дополнительных секторов. Вы ведь знаете, что такое сектор?

– Конечно. Западный сектор Берлина.

– Хорошо, пусть будет Берлин – тройственная ось: Рим – Берлин – Токио. Три клина. Но к черту политику! С тех пор как между политиками заключен пакт о ненападении, то есть о взаимной неприкосновенности враждующих соперников, эта область потеряла для обозревателя всякую привлекательность. Ни острого сюжета, ни сложных коллизий, ни неожиданных развязок. А ваша матушка, если я не ошибаюсь, была математиком?

– Математичкой. Она преподавала в техникуме.

– Ага, вот видите – преподавала в техникуме, образованная женщина. И она наверняка объяснила вам, что вселенная безгранична. Хотя и конечна. По вселенной можно передвигаться в любом направлении, безостановочно. Безгранично искать и находить! Так почему же вы уткнулись в самые серые и непривлекательные будни нашей отечественной истории, пусть недавней, но тем не менее уже минувшей? Эта книга обязана выглядеть по-другому.

– Эта книга не имеет ко мне никакого отношения.

– Ну, тут-то вы определенно ошибаетесь!

Он расплылся в торжествующей, но одновременно и снисходительной улыбке и потряс у меня перед носом черно-серой книжицей. Небрежно, однако же чрезвычайно ловко швырнул ее на журнальный столик таким образом, что она распахнулась на нужной странице. Я увидела знакомые фотографии – портреты спортсменов, развешанные по стенам в комнате Ананьевых.

– Надеюсь, теперь вы признаете, что это ваше платье. От вас, и только от вас, зависит, что за сцены и что за картины будут украшать эти страницы! Петербург, милочка, – это не только блокада и лопнувшие трубы, не только товарищ Киров и товарищ Сталин, это в первую очередь великолепные дворцы, канделябры, роскошные кареты, рождественские балы!

– Товарищ Киров и товарищ Сталин – это не Петербург, это Ленинград, – уточнила я. – А в рождественские балы я не могу уткнуться, поскольку в моем прошлом их нет.

– Что значит – нет? Хорошенькая женщина должна стремиться к прекрасному. Кружиться в вальсе, порхать, парить, скользить… Представьте себе – высокие залы, потолки, расписанные известными мастерами, венецианские зеркала, великолепные окна, отблески свечей, гобелены, фрески, ангелочки в медальонах, а главное – вы – вы – божественной ножкой по навощенному паркету!..

– Паркетом у нас топили буржуйку, – попыталась я втолковать этому заносчивому вралю. – Топили буржуйку, чтобы сварить младенцу кашу и просушить пеленки. И чтобы был кипяток. Для голодающих это очень важно – глотнуть кипятку, поддержать температуру тела. Так что от паркета почти ничего не осталось, понимаете – по нему невозможно скользить, он выщерблен, как сосновая шишка, изгрызенная крысами.

– Чем-чем выщерблен?.. – поморщился он.

– Крысами! Вам что, никогда не приходилось видеть сосновой шишки, изгрызенной крысами?

– Это где же вам посчастливилось такое наблюдать? В блокадном Ленинграде?

– Нет, представьте себе – в святом Иерусалиме. Крысы – чрезвычайно смышленые и ловкие животные. В Иерусалиме они приспособились жить на соснах – вместо белок. И питаться шишками.

– Экая мерзость! Как вы позволяете такой гадости застревать в своем сознании! Нет, я вижу, вы безнадежны… Крысы! Что за пакость! Я потратил на вас уйму времени, подарил вам три клина, три сектора, тройственный союз, сотворил для вас дивный сверкающий наряд, а вы… Вы бесстыжи, нахальны, самонадеянны, упрямы, готовы все освистать и охаять, загубили все мои начинания, все изгадили, – запричитал он, стаскивая с носа темные очки и утирая ладонью набежавшие слезы. – Низкая, подлая натура! Следовало догадаться. Уж если вы избрали себе в проводники господина Якова Петровича-старшего…

Темные очки – у Хемингуэя? Откуда он взялся, поганец эдакий? А ну кыш отсюда! Я тебе покажу – подлая натура! Распустил язык, подражатель бесстыжий. Самому цена две копейки в базарный день, а туда же: напялил свитер и бороденку – и глаголет, поучает!

Он исчез, я огляделась вокруг и ясно различила все ту же тихую, унылую палату. И вот тут-то мне сделалось по-настоящему страшно. Что же это со мной творится? Откуда это берется?

Пытаясь преодолеть наваждение, я встала и вышла в коридор. Медсестры сидели за длинной стойкой, одна разговаривала по телефону, две другие заносили какие-то данные в личные карточки пациентов. Я решила поговорить с ними, услышать нормальные человеческие голоса, задать какой-нибудь вопрос, но не успела – мое сознание опять сместилось куда-то в сторону.

– Чему вы удивляетесь? – сказал Пятиведерников, отхлебывая пиво из вместительной кружки. – Самый распространенный тип подсоветского интеллигента – ракушка-прилипала: оглянется по сторонам и найдет, к чему прилипнуть! Хоть к Пушкину, хоть к Бердяеву, хоть к Киплингу.