Пилюли счастья

«Довольно-таки некстати он проделал это именно нынешней ночью, — вздыхаю я потихоньку. — Мог бы распевать русские песни завтра. Или послезавтра. Нет, непременно теперь, когда нет ни минутки времени!..» Но не выслушать Паулину невозможно.

— И это еще не все! — Она задыхается от переживаний и еле сдерживаемых рыданий. В ее скромненькой жизни это большое происшествие. — Представьте, когда я его буквально силой ввела… втащила в квартиру…

Русские песни! В Амстердаме это может оказаться истинная находка! Золотое дно! Хотя, с другой стороны, они ведь не европейцы — они филиппинцы… Филиппинцы вряд ли проникнутся… Но, может, не к филиппинцам, может, к кому-нибудь другому? Цыганский погребок, например… Невозможно знать, где вектор судьбы. Вообще-то матросский фольклор должен быть интернационален…

— Кстати, Нина, простите, что это значит: целка? Мне кажется, я не встречала такого слова… Когда он особенно злится, он говорит «пролетарская целка»! В словаре этого нет.

— Это «целкач» в женском роде, — разъясняю я.

— А что значит «целкач»?

— Целковый. Рубль.

— Да? Но почему же в женском роде?

К счастью, она не в силах дожидаться дальнейших, более основательных толкований.

— Взял, представьте, половую щетку, навесил на нее свои грязные брюки, насквозь мокрые, сплошь в какой-то гадости, поверх них, прошу прощения, нацепил исподние… Как правильно сказать: исподние или исподнее? И представьте, выставил этот стяг в форточку! — Голос ее то волнообразно нарастает, то вовсе пресекается. — И как раз в том окне, что на улицу!

Она, конечно, не могла этого предвидеть, тем более пресечь — кто бы мог предположить подобную выходку? Утром явился полицейский и вручил ей квитанцию на штраф — за нарушение соседского покоя, а также за недозволенные обвешивания городского здания неприличными предметами интимного гардероба.

— И без всякой совести продолжает теперь спать! — всхлипывает в трубке Паулина.

— Не вздумайте только уплатить этот штраф! — вставляю я мудрое наставление. Трубка прижата плечом к уху: чищу морковку. — Пусть сам расхлебывает свои безобразия!

— Вы смеетесь? — возражает она обиженно. — Чем же он может расхлебывать? Вы же знаете, у него ни копейки денег!

— Да? А на что же он, извините, пьет?

Вопрос мой ее несколько озадачивает.

— Не знаю… Возможно, какой-нибудь мерзавец его угостил.

Угостил!.. Как бы не так! На твои же денежки таскается по кабакам и по бабам.

— Пускай выпутывается как знает. Паулина, вы не должны в этом участвовать.

— О, я представляю, как он будет выпутываться! Он просто не заплатит!

— Тем лучше. Тогда его арестуют.

— Вы шутите?! — ужасается она.

— Почему же?

— Вы хотите, чтобы завтра весь мир кричал, что у нас в стране арестовали русского диссидента?

— Паулина! Он давно никакой не диссидент, и всему миру на него начхать.

Нет, нет, она не готова к такому вульгарному способу разрешения своих ужасных затруднений.

— Он озлобится еще больше…

— А на каком это языке он изволил скандалить с господином Бэнсоном? — пытаюсь я пошутить.

— Не знаю, не помню, — отвечает Паулина сокрушенно. — Наверно, на русском. Нет, вы, пожалуйста, не думайте — когда ему нужно, он прекрасно умеет объясниться. В конце концов, он уже семь лет в стране.

— Он не в стране, Паулина, он у вас на диване! — зачем-то дразню я несчастную. — Вы должны взять эту самую щетку и гнать его взашей. — Все же не просто одновременно крошить лучок, утирать набегающие слезы да еще беседовать по телефону. — Пускай устраивается на работу. Здоровенный наглый бугай! Вы тратите на него свои последние деньги. Не умеет ничего лучшего — пусть идет моет вагоны! Там никакого языка не требуется.

— Но почему же — не может? — вступается Паулина за своего мучителя. — Он, в сущности, очень способный человек. Вполне прилично выучил итальянский язык, хотя там никто от него этого не требовал. Вы знаете, он до сих пор читает по-итальянски!

— Что же он читает? «Божественную комедию»?

Пусть поступает как хочет. Некогда мне с ней препираться, да и незачем. И потом, кто знает, кто ведает?.. Что останется в ее бедной жизни, если вдруг исчезнет паршивец Пятиведерников со всеми своими безобразиями?

Некоторое время она молчит, собираясь с духом, но потом все же решается изложить свой план:

— Нина, простите меня, ради бога, я знаю, что требую лишнего, но я уже пробовала со всех сторон, может быть… Может, вы согласитесь переговорить с ним? Мне кажется, он должен прислушаться к вам… Вы имеете правильный подступ к такой сложной натуре!

Нет, этого я уж точно не сделаю. Ни в коем разе не стану заниматься перевоспитанием господина Пятиведерникова. Пропади он пропадом. Но я обещаю Паулине, что, когда она достаточно созреет для самообороны и решится наконец обратиться в полицию с требованием принятия надлежащих мер против своего мнимого супруга, я выступлю ее свидетелем. На этом наша беседа заканчивается.