Пилюля

– Нет, – качая головой, настаивал Кастро. – Там, в кейсе…

– Ну и проваливай! Забирай свой кейс! Он нам не нужен!..

– Там в кейсе письмо, – борясь с приступами боли, сердито перебил Кубинец.

Рита насупилась и замолчала, а Кастро снова попытался улыбнуться.

– На конверте адрес. Отнесете.

– Кому?

– Моей матери.

Прощаясь, он кивнул и, держась за поручни, двинулся к выходу. У тамбура остановился, вытащил из кармана пилюлю и с силой швырнул ее в грязный, заставленный сумками вагонный коридор.

Саня опустил телефон.

– Куда он пошел?

По щекам Риты покатились слезы.

– Он умирает. Он пошел… умирать.

– Почему? Почему он не принял препарат?

Из трубки послышался голос профессора, и Саня снова приложил ее к уху.

– Шурик! Шурик! – кричал в трубку ученый.

– Павел Игоревич, что будет, если не принять препарат?

– Летальный исход будет. Но вы же приняли? Ты сказал, что вы приняли, – обеспокоенно произнес профессор.

– Я и Рита… Кастро не стал. Сказал что-то про старое сердце и положил пилюлю в карман.

– Благородно.

– Почему благородно?.. – не понял Саня. – Почему благородно?..

– Потому что один из вас все равно бы погиб. Мы помещали три сознания в одно тело, разделяли обратно, и через две недели один из троих умирал. Резко, без каких бы то ни было причин. Даже препарат не помогал. Что-то отключается в организме. Какие-то внутренние часы останавливаются, понимаешь? Миллион гипотез – ничего не подтвердилось. Долго шли по ложному пути. Были две группы, в которых выжили все трое. Только вчера догадались поднять документацию. В обеих группах двое из трех мышей были из одного помета. Схожий генотип блокирует болезнь. Тут препарат срабатывает на сто. Механизма мы пока не знаем.

– То есть?

– То есть, если бы Рита была твоей сестрой, то вы втроем могли бы принять препарат и выжить.

– Это очень странно, – сказал Саня. – Это не логично.

– Если бы решение было простым, мы бы давно его нашли.

Саня опустил трубку, подошел к окну. По перрону, натыкаясь на прохожих и вглядываясь слепнущими глазами в их лица, шел Кубинец.

– Сейчас я его верну, – воскликнул Саня. – Ты езжай. Я найду тебя в аэропорту. Держись у входа.

Рита плакала, опустив голову на руки. На ее коленях лежал конверт. Всхлипывая, она подняла на молодого человека заплаканные глаза.

– У него мать живет в нашем городе, представляешь? Он просил передать ей письмо. А что я ей скажу?

Бездумно Саня взял в руки конверт, вытирая влажные ресницы, прочитал адрес. Поднес письмо к свету и прочел еще раз. От удивления широко раскрыл рот и взглянул на Риту.

– Что еще? – готовая разрыдаться спросила девушка.

– Это мой адрес, – прошептал Саня. – Ты не отдашь это письмо его матери.

– Почему?

– Потому что моя бабушка, Анна Васильевна, умерла.

– Мне жаль, а при чем тут?..

– При том, что наши бабушки, иногда, по совместительству могут оказаться чьими-то матерями.

– Какой ужас! У него никого не осталось.

– Ну как сказать, – чему-то улыбнувшись, произнес Саня, обернулся и, крикнув Рите короткое: «Жди здесь!» – кинулся к выходу.

Спускаясь со ступеней вокзала, Кастро махнул таксисту. Темнокожий парень с красными то ли от бессонницы, то ли от наркотиков глазами и кучей разноцветных косичек, не мешкая, прыгнул за руль и подогнал авто к пассажиру.

Кубинец медлительно сел на заднее сиденье.

– Далеко море? – спросил он, с трудом закрывая за собой дверцу.

– Десять километров, – ответил водитель, разглядывая пассажира в зеркало заднего вида.

– Хочу к морю. Мне нужен пляж, где можно спокойно умереть.

– Может, не стоит с этим торопиться?! Знаю пару мест – убийственные девочки. И есть чем заправиться – травка, кокс, можно и посерьезней чем отравиться.

– Смотрю, ты и сам любитель. Давно подсел? – раздражаясь, спросил Кастро и тут же внутренне упрекнул самого себя: «Нет, нет, не правильно. К единению с вечным, к покою в душе этим путем мне не добраться. Обыкновенный слабый человек – что он мне сделал?»

– Пока есть здоровье, надо брать от жизни все, – подмигивая, сказал водитель.

Мимика таксиста, неприятный запах его немытого тела, блестящие булавки в носу не нравились Кастро, но ему не хотелось тратить последний час своей жизни на подсознательное поощрение навязанных обществом стереотипов о гигиене, жизни без наркотиков и искусственных прыщей, так называемого пирсинга. Хотелось мира. Он чувствовал: надо многое понять.

Надо научиться принимать мир таким, каков он есть. Может, не полюбить, но хотя бы смириться со всем, что отличает его от других. Надо пустить добро в сердце. Он решил: теперь будет говорить людям только приятное.

– А ты мировой парень, – сказал таксисту, надеясь обмануть нарастающую боль умиротворенной улыбкой.

Внезапно дверца открылась, в кабину заглянуло добродушное, но взволнованное Санино лицо.

– Я же тебе сказал, подожди! Выползай отсюда. Давай, я помогу вылезти.

– Теперь этот прицепился, – прошептал Кубинец. – Прощай, Саня. Уходи, дай покоя.