Пилоты Его Величества

Дорогая Дина! Сегодня у нас был серьезный день: все летали на разведку. Передков и я летали к неприятелю, дали некоторые сведения, стреляли в нас и те и другие, т. е. и наши и австрийцы, но толку не было, так как высоко поднимались. Летали довольно далеко в глубь Австрии, как-то забавно себя чувствовать, смотря на неприятеля сверху. Хотя дел у меня и много сейчас, но чувствую себя довольно хорошо, так как все более или менее урегулировалось. С хозяйством я уже кое-как свыкся и разобрался, так что кое-какой порядок завел. Пиши. Жду от тебя писем, еще ни одного не получил…

7 августа 1914 г.

* * *

Дорогая Диночка! Спешу воспользоваться пребыванием штабс-капитана Маслова, чтобы черкнуть тебе несколько слов о себе, так как здесь почты нет. Мы уже дня три за границей, в Бродах. Сегодня переходим еще глубже, ко Львову. Все мы здоровы, кроме Гавина, которого со вчерашнего дня не дождались. О судьбе его никто не знает, по всей вероятности, попал в плен. Вчера мне сообщили бумагу о награждении меня орденом Владимира 4-й степени за мирное время, за авиационные заслуги. Это вместо чина.

Живем мы в помещичьем доме как баре, но работа у нас тяжелая. Вчера вечером был в штабе армии и ездил на передовые позиции, наблюдал первый раз бой. Был большой бой, картина очень сильная, впечатление такое получается, что приходишь к заключению о бессмысленности войны. Раненые идут спокойно, с чувством исполненного долга и безропотно.

В тылу, где мы помещаемся, до сих пор этого не было видно, поэтому о войне не думалось.

Ну, целую тебя и детишек крепко. Пиши о себе и о них. Напиши маме. Поклон и привет знакомым.

Твой Петя.

14 августа 1914 г. Броды.

Последнее письмо П. Нестерова жене

Дорогая Диночка! Не получал от тебя уже более недели вестей и сам не писал, так как не было почты, все время в передвижении. Писем у нас никто не получает. Из Брод мы перешли в г. Злочев, а после взятия Львова продвинулись на линию Львова. Пока что отряд работает очень хорошо и счастливо. Штабс-капитан Гавин был сбит под Львовом, но через дня два возвратился через неприятельские линии, притащил с собой пленного австрийца. То же случилось с Мрочковским, который так же, как и Гавин с Лазаревым, пробыв три дня за австрийскими линиями, вернулся обратно, проголодав три дня. Оба взорвали свои аппараты, и теперь я их командирую в Петербург для обучения на новых аппаратах.

Передков летал над Львовом, и раз благополучно с пассажиром. Я летал один два раза над самым Львовом и произвел съемку.

Теперь будет скучновато, так как в отряде очень мало работников. Передков и я.

Последнее время очень плохая погода и летать нельзя или очень тяжело.

Вчера был во Львове, хороший город, все спокойно, ходят трамваи, только запружено нашими обозами. По дорогам, когда езжу на автомобиле по 50—100–150 верст, встречаются картины страшного разрушения, и приходят вместе определенные мысли о зверстве и бессмысленности войны.

Масса пленных австрийцев и раненых производит сильное впечатление. Сдаются целыми полками. Настроение у меня пока хорошее, только несколько дней был не в порядке желудок. Как живешь?

Здорова ли? Помнят ли меня ребятки? Хорошо ли устроились на квартире? Хорошо ли ведет себя Рельмар? Хватает ли денег? Целую. Твой Петя.

Крепко целую детишек, пиши маме. Привет знакомым. Если будет возможность, пришли мне орден Владимира 4-й степени мирного времени.

24 августа 1914 г.

А.Н. Толстой По волыни

Ночью пришло известие о большой победе. В вестибюле моей гостиницы ходили, волоча сабли, поводя рыжими усами, чешские офицеры; наверху, на седьмом этаже, кричали и пели чехи, празднуя победу. Среди чехов-добровольцев есть женщины; наш швейцар зовет их «запасные бабы».

Но город отнесся к известию сравнительно спокойно. Только часа в два на другой день на площадь пред древней Софией стеклась толпа с хоругвями и знаменами, отслужили молебствие, прокричали «ура», спели гимн и долго бросали вверх картузы и смушковые шапки. Простонародье здесь, как и повсюду, пожалуй, горячее отзывается на войну. Например, торговки булками и яблоками ходят к санитарным поездам, отдают половину своих булок и яблок раненым солдатикам.

При мне к знакомому офицеру на улице подошла баба, жалобно посмотрела ему прямо в лицо, вытерла нос, спросила, как зовут его, офицера, и посулилась поминать в молитвах.

В это же утро хоронили Нестерова. На церковном дворе близ Аскольдовой могилы, дожидаясь, собрался народ по бокам асфальтовой дорожки. Распорядителей было немного, держали они себя торжественно, но в обличии их было что-то совсем гоголевское, – что-нибудь да лезло вперед, не соответствуя важности события.

Под старыми ореховыми деревьями я прошел в церковь, старинную и прекрасную, залитую огнями свечей. Посреди стояли высокий цинковый гроб в цветах; поверх его лежал кожаный шлем авиатора. Гроб куплен во Львове; цветы собраны там на поле, где упал герой.