Пинг-понг жив

Вот такая наша последняя с Элей встреча. Позже, в эру правления Вацлава и золотого тельца у Марса появилась Настя. Редкий типаж. Она являла собой превосходство Марса над прочими планетами, - похоже, Настю слепили "на заказ", иначе как объяснить, что природа стерпела такое совершество. Конечно, в первую очередь царь-девица должна была утереть нос Вацлаву - тому все с матримониальными планами не везло. Поляк у любой кандидатки в подруги прежде всего прочего пытался занять денег. Причем не плевую сумму, просить мало Вацику было стыдно и ни к чему - он без шуток зондировал благосостояния и сетовал, что больше ему, бродяге, ничего не остается, и сетовал столь беззастенчиво-убедительно, что пропитывал атмосферу правотой альфонса: ведь не последний кусочек изо рта какой-нибудь белошвейки собирает стянуть, а снять сливочки, излишки. Наплывала медленная ясность: безлошадный без богатой партии стухнет, сникнет, наплачется. Только Настя его речами брезговала, старательно открывая нам велосипед про мужчину, коему негоже повисать на содержании у женщины. И у мужчины негоже. А мы-то думали, что это модно! И мы не полюбили Настю. С ней Марсик сделался надменным затворником, пил неигристые сухие вина, и взялся ходить в галереи. Дурачок, что же ты делал два года после Эли - неужели придумывал, как бы отомстить судьбе и придумал? Настя, между тем, тоже знала, что такое "играть на бирже", хотя была художницей. Но вам уже не Эля-бутафор, у Насти картины назывались "Василиск", "Страшный Суд", "Ифигения в Тавриде"... Могучие полотна. Глядя на них, я с трудом балансировала под тяжестью опрокинутых канонов: до сих пор в графе "Великая Художница" было пусто, разве что изломы и превратности подруги Родена Камиллы, но та скульптор... а тут на тебе - живая и гениальная! Улыбается. Светится. Причем как надо - без фанаберии, с нервозной иронией педанта подсматривающая за недолюбленным делом рук своих. Кто бы мог подумать, что передо мной трогательная мистификация! Настя - она, конечно, картинами баловалась, но все больше авангардистскими, какие-то больницы, нищие, дети окраин. Фундаментальности - это были работы ее отчима.

Впрочем, до меня эта весть дошла длинной тропкой. Уже после того, как Настя примкнула к Вацику. И тут Марсик замешан - как бы ни презирали сослагательное наклонение. История его не знает, зато я знаю. Видимо, одной угробленной жизни мало, чтобы одуматься. Одна жизнь - еще не улика. Для верности нужна следующая. Дабы убедиться, что имеешь власть, да еще такую, сродни фантомной боли. Сродни собственным ягодицам, которые толком сам не увидишь, только с помощью особой композиции зеркал. Три человека на марсиковой совести, Настя вторая. Вацлава задело рикошетом. Он жив. Одиночка с двумя детьми. Ему некогда скорбеть. Он заматерел, похорошел, наверняка пролезет куда надо. Он не Элечка и даже не Настя, беззвестность для него - самое горькое несчастье. Этому его научил Марс, бог если не войны, то беспокойства. Изредка мы с Вацей - теперь, после всего - видимся и он угощает меня невыносимым национальным блюдом. То есть он не специально. Он кладет передо мной меню, а я с плохо скрываемым раздражением принимаюсь листать, требуя рекомендации. Все равно я в этой дорогущей хавке ничего не смыслю! Вацлав стервозно мычит невразумительное, и мне приходится самой тыкать пальцем в небо. Ну не совсем в небо, все-таки одним принципом я руководствуюсь без перебоев: поменьше еды, побольше выпивки. Почему-то на выпивку в заведениях мне денег не жалко, особенно чужих. А поесть можно и без помпы.

Марсик учил: на что не жалко денег, на то не жалко жизни. Демагогия, наверное... Я не во всем с ним соглашаюсь. И насчет психоанализа - что он в плохом климате не приживается, - я тоже не поддерживаю.

И вот я быстро пью, а Вацлав медленно ест. У него теперь ни друзей, ни женщин. Одни коллеги, партнеры, рыбки в мутной воде, - все не то, не то. Если бы не марсианская путаница, поляк шел бы и шел себе самоуверенной и крепкой дорогой, как и подобает "твердому искровцу". Но Марс, если уж для кого начался, то не проходил, задерживался в дверях, сквозило. А ему что... ведь он ненарочно, его пока держат за фалды, с ним рады... пойти в разведку, даже если вчера хотели убить. Даже если он умер. Вацлав скучает по нему. Что касается пропавшей без вести Насти, то ее он запер в себе на замок. Это простительная боль. А вот как он может тосковать по душегубу - это повергает его в злое изумление. Мы расходимся, хорошо понимая, что хотели сказать друг другу и не сказали. Тоже способ.

Мы остались дороги друг другу как память. Кто бы мог подумать...