Пингвин – птица нелетающая, или Записи-ком Силыча и Когана

— Глазам не веришь. Тот самый. Протектор подошвы, видишь какой? «Зубастый». Реликт. Но какой! Этот «след» — в песке, как видишь, не в оледенелом снегу. Не растает. В ЗемМарии патрулирование по всей Антарктиде проводил, нашёл. Песком первопроходцы шугу посыпали не из опасений поскользнуться, а чтобы обозначить тропку. Повезёшь на «Звезду», — ты ведь точно не земляк, Ваня, — небён: фамилию не назвал, нет у тебя её — не рассказывай никому, что у меня на Бабешке выменял. Сам понимаешь, находку втайне держу. Репортёры, менялы — ладно, но реликты у меня, военного, сохиды просто конфискуют. За гвардией «си» не заржавеет. Бери.

Офицер взглянул на рубку гондолы, и шёпотом:

— Отойдёмте в сторонку, в тень.

— Вахтенный о нас, Ваня, подумает некрасиво. Форма твоя, извини, — «петушиная», его на мысль греховную наведёт, сам понимаешь. В ЗемМарии дизайнера часом на рею не вздёрнули, творца-оригинала; да и адмиралы с генералом альянса совсем охронели. Слышал, арабские адмиралы воспротивились эскизам, но адмиралы американские и русский генерал утвердили. За отгородку станем, по грудь только видны останемся.

— Больше ста шагов будет, вахтенный тревогу подымет, — заволновался Иван, моя колкость насчёт «петушиного» дизайна формы каргоофицера сейчас его — когда «след» предлагали — ни в коей мере не колыхала.

— Ладно, повернусь спиной, не увидит. Берёшь?

Иван потянулся к дару — как подумал по простоте душевной марсианина молодого — но Председатель с возмущением уронил пластину назад в планшетку:

— У меня что, сотни таких. Тропка была в двадцать шагов длиной — от палатки до отхожей ямы.

Иван опешил и, поняв, что от него ждут, испуганно зыркнул на мостик с вахтенным: меняться — ему, оф-карго, младшему лейтенанту, трюмному, ни разу не меняле! Супер-оф-карго всыплет, а патрон узнает, в наказание на острове оставит.

— Как знаешь. Не знаешь, у вахтенного будет закурить?

— На… что… меняемся? — сумел только промямлить Иван обычную для менялы фразу.

— Достанешь сигарету мне закурить и расстегнёшь карман штормовки, я «след» переложу. А через час, сюда загляну, вынесешь тушёнку и сигареты, в упаковках целых, — полез Председатель в планшетку.

— Карманы штормовки зашиты, так у трюмных положено. И у меня нет упаковок.

— Ладно, запазуху тюбиками и пачками набьёшь, сколько сможешь.

— И пачек с сигаретами нет, не курю я, — расстраивался Иван. — В… кармане блок, почти целый, трёх пачек не хватает.

— Блок?! А в каком кармане, они ж зашиты.

— В потаённом… блок за гульфиком шорт штормовки, подшит с изнанки в промежности штанов, на заду.

— Понимаю, вместо подгузника. А залезть, молнию расстегнуть, или пуговки?

— Ширинка шорт на липучках, в штанах ширинка на молнии.

— Посмотри, вахтенный на месте?

— Ага. В рубке на мостике.

— Моих видишь?

— Нет, один боцман.

— Поверни фуражку козырьком и кокардой на лоб — покажи этим боцману, что погрузка завершена, пусть думает, что мы с тобой без дела здесь калякаем. Развернись к нему в пол-оборота и загибай пальцы, будто рассказываешь мне — одно, дескать, молодому офицеру надо, второе надо, третье надо. Липучки отлеплю, молнию распущу и блок достану я сам.

— Ага. Только под штанами нет… и я без трусов.

— Ваня, мне не до глупостей, я курить хочу.

— Странно, вахтенный стоит — по мостику не прохаживается… Только блок сразу спрячьте, — прошептал Иван и повернул фуражку козырьком на лоб.

— Не боись, Ваня. Загибай пальцы.

Трюмный пальцы загибал, а Батя обменял «след» на блок сигарет. Упаковку сунул за резинку своих кальсон и прижал поясным ремнём офицерской портупеи, запахнул и застегнул на пуговицы китель. А потянулся стянуть молнию, лейтенант отстранился, покраснел и сделал это поспешно сам.

— «След» в рукаве понесу. Отвлечёте боцмана?

— Ты пальцы-то загибай. Отвлеку. Попрошу проводить в трюм к лоботрясам моим.

— Так они не на камбузе? В трюмных погребах все!

— Ну да. Меня ждут, я их из погребов на камбуз поведу. И кока вашего мне надо прежде разбудить, подготовить: он покормить четверых только ожидает.

— В тех погребах, по углам под парусиной, бананы… спрятаны. На одеколон в Рабате… выменял. — Офицер сорвался было с места к гондоле, но Батя удержал за плечо.

— Постой, Ваня! Не повезло тебе. Пусти козла в огород — одного, а здесь аж сорок изголодавшихся. Извини, Ваня, я не знал про бананы. Запчасти, соляру приказал не трогать.

— Суперкарго узнает, голову мне оторвёт!

— Так уж и оторвёт. Ты на отвальный завтрак сюда не приходи, больным скажись. Тушёнку вынесешь, я тебя ждать буду с кружкой «Фирмы» и котелком пюре — самогонку и закуску нашу отведаешь.

— Я не пью, мне нельзя — я трюмами заведую. А про пюре из островной ягоды-оскомины наслышан, от неё у вас шерсть по телу, зубы и уши такие. Босс и шкипер вас чебурашками называют. Я спросил кто такой этот чебурашка, — так не сказали, слезу смахнули и меня в погреба крыс гонять отослали.

— Тогда киселя из оскомины принесу. Попробуешь. Такого ты, трюмный, не пил.

— Заведовал трюмами, — обречено вздохнул Иван и спохватился: — Мне тушёнку вынести?! Мы же на блок сигарет поменялись.

Председатель ударил себя по лбу.