Пингвин влюбленный

— Ты садист! Хуже моей дочери. Здоровенная кобыла, до сих пор сидит на моей шее. Я вынуждена перепродавать квартиры! Понимаешь, вынуждена! Единственное, что у меня хоть как-то получается. Началось-то все дуриком…. Когда разогнали все наши редакции, приватизировали, сволочи, я оказалась совсем на мели… Счастье, что после отца осталась большая квартира. Я, как и ты, решила ее продать, купить меньшую. Ко мне со всех сторон посредники набежали… бывшие аспиранты, доценты, мужики и совсем девчонки… Я посмотрела, посмотрела…. Думаю, чем я хуже?

— Ты лучше. Могу подтвердить под присягой. Минуту! — подняв вверх палец, неожиданно сказал Чуприн и, прихрамывая на ногу в гипсе, вышел в «кабинет».

В большой комнате он быстро согнал недовольного Челкаша с тахты, застелил ее покрывалом. Натянул на голое тело тренировочный костюм, убрал со стола в ящики все рукописи. Вернувшись на кухню, он застал Татьяну в той же воинственной позе. С прямой спиной и взглядом, устремленным в окно. Куда-то вдаль. Не иначе, в светлое прошлое.

— Я тебя перебил. Извини, пожалуйста! — изысканно-вежливым тоном сказал он. — Перейдем в мой «кабинет»? Там как-то привычнее, просторнее…

В «кабинете» Леонид поставил в самый центр стул и жестом пригласил ее присесть.

Потом подошел к Татьяне вплотную, положил ей руки на плечи. Точнее, не на плечи. Положил руки ей на шею.

— Послушай меня, красотка!

— Убери руки с моей шеи. Если хочешь меня задушить…

— Не волнуйся. Если б хотел, сделал бы это в первую ночь.

— Что тебя остановило?

— Твой музыкальный храп.

— Что-о!?

— Ты очень музыкально храпишь во сне. Заслушаешься!

— Ты лжешь! Как всегда!

— Спроси у Челкаша. Мы с ним все ночи глаз не смыкали.

Некоторое время оба молчали. Татьяна раздувала ноздри и сверкала глазами.

— Что ты хочешь мне сказать? — помолчав, выговорила она.

— Завтра я снимаю гипс.

— Поздравляю!

— И начинаю новую жизнь.

— Чтоб начать новую жизнь, необязательно было ломать ногу.

— Очень смешно! Чтоб начать новую жизнь, мне нужно было уложить на обе лопатки «черного человека».

— Ты постоянно говоришь двусмысленности! Это пошло!

— Только начало. Скоро перейду на трехсмысленности, четырех и так далее.

— Убери руки! Иначе я буду кричать!

— Ха-ха! В три строчки! Можешь хоть горло сорвать, никто из соседей не чихнет.

Тем не менее, Леонид опустил руки с ее шеи, пододвинул себе другой стул, присел прямо напротив Татьяны. Внимательно рассматривал ее лицо, волосы, глаза…

— Ты сказала, критик Марк Кречетов — это ты? Марк Кречетов — твой литературный псевдоним? Почему ты подписывалась мужским именем?

— Просто так. Захотелось, — с вызовом ответила она.

— Это не ответ.

— Женский каприз.

— Точнее сказать, маскировка!

— От кого мне прятаться? Да и зачем? Я всегда писала только то, что думала. Что чувствовала, что считала необходимым, полезным…

— Полезным… кому!? — поморщился Чуприн.

— Литературе! В самом высоком смысле этого слова! — четко, как на допросе, ответила она, — Великой русской литературе. Если претендуешь на место в ряду классиков, будь любезен — соответствуй!

Леонид не выдержал, вскочил со стула, начал, прихрамывая, бегать по привычной траектории. Взад-вперед, взад-вперед…

— Ты служила не великий русской литературе! Ты служила партии! Выполняла Указы КПСС! — с презрением в голосе, начал кричать Чуприн. — Ты — КПССесовка-а!!!

Татьяна покачала головой, обречено вздохнула и отвернулась к окну.

— Посмотри мне в глаза! — заорал Чуприн. — В глаза, в глаза-а!

— Что за тон!? — возмутилась Татьяна. — Тоже мне, интеллигент, литератор…

— Отвечай! Спецпаек получала в райкоме вашей партии? Спецпайки, спецполиклиники. Квартиры в престижном доме вне очереди. Заграничные поездки, дубленки по сходной цене, продуктовые заказы…. Было?

— Было. И ты бы на моем месте…

Чуприн резким взмахом руки прервал ее.

— Ты сказала, моих книг никто не читает. Так вот, красотка! Мы с тобой одного поля ягоды. Твоих критических доносов тоже никто не читал. Кроме меня! Я тоже — единственный твой читатель!!!

— Доносы!? — возмущенно вскинулась Татьяна.

— А ты думала, продолжаешь великие традиции Писарева, Белинского!? Дурочка-а! Ты была верной овчаркой вашей партии. Теперь за ненадобностью тебя выбросили, как старую собаку на мороз. Скажи спасибо, не усыпили.

— Я всегда с колыбели поступала, как мне подсказывала совесть!

— И партийная дисциплина!

— Да! Да! — закричала Татьяна и даже вскочила со стула. Глаза ее засверкали привычным воинственным огнем. — Была! Есть и буду членом коммунистической партии Советского союза! И свой партийный билет, в отличие от твоего карьериста и приспособленца Марка Захарова, на телевидении сжигать не собираюсь!

Леонид Чуприн оглушительно захлопал в ладоши. Как какой-то озверелый фанат Большого театра в финале оперы «Борис Годунов». Или балета «Лебединое озеро».

— Браво! Долгие и продолжительные! Все встают!

На шум «долгих и продолжительных аплодисментов» в дверях «кабинета» появился Челкаш. Несколько секунд он с тоской смотрел на хозяина и черноволосую. Потом вдруг задрал морду вверх и… завыл. Протяжно, тоскливо, прикрыв глаза и слегка покачиваясь.