Пинка Удаче

— Какая еще кендама? — понарошку обиделся Лук, — это самое что ни на есть настоящее бильбоке! Девятнадцатый век! Эксклюзив! Вся барахолка, затаив дыхание, смотрела, как я торговался на ломаном русском языке за эту бесценную реликвию! Бились насмерть у каждого евро, отступая шаг за шагом, поочередно! Впрочем, их понадобилось не много, этих евро. И слово-то, какое отвратительное: кендама! Всё в гнусных аптечных ассоциациях!..

— Но это действительно реликвия! А… почему ты торговался на ломаном русском? И что это была за барахолка? Блошиный рынок? Валера, нет, но ты глянь, какая прелесть! В моем клубе весь девичник поумирает от зависти! У нас ближайшее заседание в среду, ну, я им всем… так почему на ломаном русском, Лук?.. Господи, какое чудо! Ой, у меня получилось! — Марина Леонидовна Меншикова ухватилась за колокольчик, рывком поддернула шарик и ловко поймала его отверстие на конец штыря.

— Да, обычный блошиный рынок, каких несколько в Париже. Этот — возле моего любимого парка Монсо. На ломаном русском — чтобы они лучше понимали.

— Прости, пожалуйста… не уловила?

Лук терпеливо пояснил:

— То была неудавшаяся шутка, насчет ломаного русского, и сейчас уже нет смысла ее расшифровывать. На самом деле, продавец был из наших, белоэмигрантский потомок, мы оба говорили по-русски почти без акцента. Валера! Это тебе.

Лук достал из кармана маленький кулек из газеты, схваченной степплером, и протянул его главе семьи. Тот предварительно ощупал кулечек толстыми, но чуткими пальцами…

— Конь?

— Верно! Там же и купил, где бильбоке, только у другого чувака.

Меншиков-старший ловко сдернул с подарка самопальную газетную обертку и поставил на ладонь фигурку шахматного коня, более похожего на маленького горбатого дракона.

— Ух, ты, настоящая слоновая кость! Спасибо! Мне как раз белых не хватало, в последнее время все сплошь черные идут! О, даже авторское клеймо стоит! Класс! — Меншиков осторожно ткнул кулачищем в плечо друга и обернулся к жене.

— Рина, ты нас кормить думаешь, или как?

— Думаю. В преддверии Лукова прихода и ваших с ним разговоров, мы с молодежью, покорные твоей всесокрушающей воле, уже пообедали, и я, согласно твоему же венценосному повелению, накрою сегодня на кухне, вам двоим, стремительно, лишь только услышу из твоих обворожительных уст недвусмысленный приказ. А тебя, Лук, если, конечно, захочешь, ждут суточные щи, я их специально приберегла, как для настоящего ценителя.

— С мясом?

— Разумеется. И со сметаной, сметана, правда, свежая.

— Хочу!

— Накрывай, Мариша. Погоди, Лук, я только рысака в стойло заведу. Слушай, а ведь у меня, пожалуй, нет аналогов этому горбунку! — Меншиков пошел отпирать шкаф — пополнять коллекцию шахматных коней, которую он собирал еще со школы, а Лук лениво развалился (Луку единственному из всех гостей это позволялось) в хозяйском кресле. Валерка человек основательный, ему понадобится для размещения и каталогизации нового экспоната не менее десяти минут, а в ногах правды нет.

Тем временем Машка бережно опрыскала себя французской водой и выдвинулась в самый центр родительской комнаты, под люстру, в самое освещенное место. Была Машка облачена в черную майку с длинными рукавами, на ногах черные лосины и узкие тапочки бордовой кожи, иначе говоря, одета «в парадное домашнее», — это когда в доме гости, но гости «свои», с которыми семья «накоротке», доверительно и без церемоний. А Лён предпочел покинуть общество: ушел в свою комнату, «по делам»… наверняка, чтобы очки примерять во всех ракурсах!

— Дядя Лук! Папа! Мама! Мамик!

Взрослые отреагировали на Машкины крики почти одновременно, Лук и мама вслух, а папа молча обернулся.

— Что, Маня, в аиста играешь?

— Да, солнышко? Излагай быстрее, у меня там плита!

Машка, тем временем, подняла вверх, к люстре, правую руку, а левой ладонью ухватилась перед собою за лодыжку левой ноги, согнутой в колене, и, неуверенно вытянувшись, насколько позволял ее скромный рост, застыла в малоудобной позе.

— Я танцующая Дживанши! Мам, правда, ведь я похожа на Келси фон Мук? Плохо только, что, я не на каблуках…

Мама благожелательно кивнула.

— Есть что-то общее. Но больше, все-таки, на Одри Хёпберн.

— Ва-а-ау! А чем!?

— Одри тоже темненькая и росточком невелика.

Машка выпустила из пальцев лодыжку, встала на обе пятки и разочарованно застонала. Однако темперамент и природная жизнерадостность не позволили ей долго страдать.

— Все равно! Дядя Лук, вы гений! Аромат просто божественный! Я завтра приду в школу, никому ни слова заранее, но упаковочку, естественно, с собой! А сама, сяду, такая, нарочно возле Волощук, словно бы и знать ничего не знаю… — Машка оборвала себя на полуслове и замерла с прижмуренными глазами, вся в мечтах о завтрашнем дне. В гостиную опять вошла мама.

— Как говорит наш несравненный Лук: «Истинный самурай с одинаковым проворством владеет кисточкой для письма и палочками для еды». Прошу воинов к столу! Валера, может быть, все-таки…

— Нет, на кухне. И ты с нами посиди, если, конечно, у Лука нет нужды хранить какую-нибудь тайну…