Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919)

Чудовищной и ужасной истории с русскою провокациею не могло бы завязаться, не могло бы осуществиться около людей не только типа, как Станкевич, или Грановский, или как Тургенев, – но и около кого-нибудь из людей типа любимых тургеневских героев и героинь. Это замечательно, на это нужно обратить все внимание. То, что «обрубило голову революции», сделало вдруг ее всю бессильною, немощною, привело «к неудаче все ее дела», – никоим путем не могло бы приблизиться и коснуться не только прекрасных седин Тургенева, но и волос неопытной, застенчивой Лизы Калитиной.

Лиза Калитина сказала бы: «Нет».

Тургенев сказал бы «нет» (Розанов 2004: 264).

Статья, как обычно это бывает у Розанова, написана страстно и захватывающе, однако, исходя из крайне субъективного и недоказуемого посыла, развивает мысль скорее метафизическую, нежели исторически релевантную. Феномен Азефа (об этом, в частности, шла речь в I: 2) оказался много сложней и загадочней, чем это казалось многим проницательным умам, пытавшимся его разгадать. Неразгаданным до конца он остался и для Рутенберга. Его вера в неприкосновенный революционный авторитет даже разоблаченного провокатора обладала мощной силой инерции.

Но это – с одной стороны. С другой же, изучение хронологии событий показывает, что в тот же день, 18 января 1909 г., когда Рутенберг написал письмо Савинкову, где выражал резкое несогласие с позицией ЦК, признавшего Азефа предателем, он, мгновенно оценив ситуацию и, вероятно, за многие месяцы этой волокитной истории вздохнув облегченно, сел за статью, в которой впервые – пусть и в свернутом виде, но зато совершенно свободно и без внутренней и внешней (партийной) цензуры – огласил скрываемые до сих пор факты. Именно эта дата,

18 января 1909 г., значится под его статьей «Pourquoi jai tue Gapone» (Почему я убил Гапона), опубликованной 10 марта 1909 г. парижской «Le Matin» (Rutenberg 1909: 1). Русская заграничная агентура, проявлявшая к Рутенбергу повышенный интерес, мгновенно отреагировала на столь горячий материал – в тот же день в Петербург полетело донесение об этом. Правда, сам Рутенберг был заслонен в нем тем, что информатор осознавал как некое новое явление в западноевропейской буржуазной прессе: предоставление ею своих страниц русским революционерам.

<…> До последних лет, – говорилось в донесении, – русские революционеры совершенно не имели доступа в буржуазную прессу, и только в редких случаях им удавалось помещать свои статьи в социалистических органах; в настоящее же время буржуазные газеты помещают все статьи революционеров, дискредитирующие русское правительство, что делается ими несомненно с целью добиться от России, для прекращения этой компании, известной ежегодной субсидии.

Против этого зла правительству необходимо неотложно принять серьезные меры с целью прекратить в западноевропейской прессе революционную пропаганду, что потребует, конечно, со стороны правительства некоторого расхода, размер коего я не берусь определить; вполне уверен, что найти подходящее лицо, которому можно поручить вести в заграничной прессе это дело, будет не трудно <…>²⁸

В связи с внезапным потрясением русской политической жизни – раскрытием провокаторской роли Азефа Рутенберг сразу снесся с Горьким и посвятил его в свои новые настроения и планы. Именно после получения его письма Горький 25 января 1909 г. адресовал Ладыжникову приводившуюся выше фразу о том, что «дело Азева должно разгореться в большой скандалище». 26 января Рутенберг вновь писал Савинкову: