Пиночет

Петрович замолчал, видно вылив самое горькое. Он помолчал, а потом спросил, поднимая на Корытина по-детски недоуменный взгляд:

— Неужели там, наверху, не поймут, что губят крестьянство — значит, губят Россию? Чужой горбушкой сыт не будешь. Должны ведь понять и повернуть...

— Ничего не вернешь, — тысячу раз обдуманное повторил Корытин.— Ни царя-батюшку, ни прошлую нашу жизнь. Что с возу упало, тому — конец. Это — главное, что надо понять. А другое...

— Не может того быть!! — взорвался Петрович. — Скинут их всех! Придет человек! Хозяин придет!

Вышла из дома хозяйка, не в пример Петровичу баба спокойная. Она оглядела стол: всего ли хватает? А потом уселась рядом с супругом своим и голосом густым, низким, легко перекрывая мужа, сказала:

— Бывало, сберутся добрые люди, выпьют по чарке, песняка играют. А ныне лишь пенятся, как в телевизоре: Ельцин... Гайдар... Чубайс... Татьяна! — позвала она внучку. — Иди на выручку! Такой у нас гость, дорогой, желанный. А дед его своими баснями кормит. Гитару неси. Он — мастер, я помню... — засмеялась она добрым воспоминаниям.

Молодая женщина вышла на веранду.

— К нам приехал, к нам приехал... — улыбаясь, пропела она, а потом подошла к гостю, села рядом.

Улыбкой нежною, гитарой семиструнною,
Глазами серыми пленил ты душу мне.
Когда мы встретились...

Теплая волна колыхнулась и поднялась в душе Корытина. Гитара, голос молодой женщины, улыбка ее, тихий вечер, покой, старый Петрович— все было так близко сердцу, так мило.

Когда мы встретились с тобой в ту ночку лунную,
Сирень шептала нам в ту пору о весне...
Гитара плакала...

Нет, гитара вовсе не плакала, даже в песнях печальных. Не успевая остыть, она переходила из рук Татьяны к Корытину и обратно. Пели порознь и вместе: жена Петровича и молодая женщина, ее внучка, Корытин, даже старый Петрович шевелил губами:

Ночь светла. Над рекой
Тихо светит луна...
Милый друг, нежный друг,
Помни ты обо мне...

А потом был чай. Молодая женщина, перебирая струны, напевала негромко Корытину незнакомое:

Серый денек,
Белый летит снежок.
Сердце мое...
Сердце мое... —

повторила она и смолкла, глядя на деда:

— Тебе плохо?..

Петровичу было и вправду нехорошо. Его увели в дом, уложили, дали лекарство.

А гостя провожали до ворот и на улицу. Говорила о Петровиче супруга его, жалуясь:

— Так близко все к сердцу берет. С телевизором с этим, пропади он... А из дома уйдет — еще хуже. В контору ли, в магазин... Там — новости. А доброго — ничего. Придет, расстроится, таблетки глотает. Все тебя ждал...

— Меня?.. — удивился Корытин.

— Вас! Так ждал! — горячо подтвердила Татьяна высоким певучим голосом. — Он приедет, говорит, наведет порядок. И многие так говорят на хуторе: вот приедет...

Корытин же о дневном, о колхозном, будто вовсе забыл. Иное было в душе: теплый вечер, молодая женщина, певучий голос ее, сердечная доброта. Давно уж такого не было. “Серый денек...” — вспомнил он и пропел, промурлыкал негромко:

— Серый денек, белый летит снежок. Сердце мое... — и споткнулся, сказав: — Я эту не знаю, не слыхал. Новая...

— Сердце мое... — повторила вослед за ним молодая женщина и рассмеялась. — Споем еще... — пообещала она.

Распрощавшись, Корытин ушел. А потом в пустом душном доме раскрыл настежь окна, впуская ночную прохладу.

Он заснул скоро, но успел почуять свежесть воздуха, а перед смеженными глазами пошел медленный хоровод дневного: Ваня, мать его, Моргуны, кум Петро с дочками, яркие цветы палисадника, хуторские дома, речка с вербами, пестрое стадо коров, пшеничные, ячменные поля, легкое серебро их, струистый след ветра... Будто вернулся в детство ли, в юность.

Он заснул крепко, и снились ему молодые жаркие сны. А разбудил поутру не только урочный час, но петушиный крик, стон горлицы и негромкий людской говор...

Соседский петух дважды прокричал и смолк; горлица где-то рядом стонала убаюкивающе и сонно: спи да спи; а вот говор людской тревожил непонятностью: кто-то разговаривал совсем рядом. Это была явь, утро.

Корытин поднялся, вышел из комнаты на веранду. Там его ждали ранние гости: старый учитель Зотич, в очках с толстенными стеклами, фельдшерица Клавдия, давняя соседка Тимофеевна, с ней еще на Зоричеве рядом жили. Встретили его с мягким, но укором:

— Зорюешь долго, председатель.

— Ждем тебя, ждем...

— Господь с вами, — открестился Корытин. — Какой я вам председатель? Кто придумал?..

Договорить ему не дали:

— Не отпихивайся...

— Ты — при власти, в районе...

— Всем — об стенку горохом!

— Наши как печенеги сидят, хучь варом на них лей...

Корытин понял, что спорить и доказывать — бесполезно.

— Родные! — громко сказал он. — Не галдите. Чем могу, помогу. Жальтесь по порядку.

Выслушав одного да другого, он со вздохом сказал:

— Пошли в правление. Там сподручней.