Пиночет

Проводили гостей за ворота: приземистый Моргун, крепкий еще мужик, с пузцом, словно кормленый паучок, хозяйка — на голову выше, опрятная приглядная баба, в чистом переднике, цветастом платке; она всегда была чистохолкой: на ферме ли, при коровах, и дома.

— С утра ездит, — сказала Моргуниха. — У свиней был и у нас, на ферме.

— Видно, по работе... — вслух подумал Моргун. — А может, отец просил поглядеть. На смертной доске, а об колхозе душа болит.

— А может, он в председатели, заместо отца?

— Нашла дурака, — хмыкнул Моргун. — Ни клят ни мят сидит.

— А мальчишка с ним, — усмехнулась Моргуниха. — Как со старым Корытиным. Может, и правда корытинский?

— Бог знает. В ногах у них не стояли. Да и не нашей голове об этом болеть. Ты ведь тоже на машину жалилась? — вспомнил он. — Чего?

— На малых оборотах глохнет.

Моргуниха ездила на работу на стареньком синем пикапе, удобная машина. Она и сейчас стояла здесь, у ворот, рядом с колесным трактором самого Моргуна.

— Погляди... А я побегу, молоко надо откинуть.

И сразу про гостей забыли, погружаясь в дела обыденные, свои.

А гости, отъехав, поминали хозяев.

— Напоролся... — похлопывая себя по округлившемуся животу, говорил мальчик. — Неделю можно не есть. Моргуны богато живут. Новые “Жигули” купили. Да еще старые есть и мотоцикл “Урал”. И Моргуниха на “Москвиче” рулит. Хорошо живут...

Он говорил и потихоньку задремывал, голова клонилась на грудь. Апотом в сторону повело, и он ткнулся в руку Корытина, не доставая до плеча. Заснул.

Корытин смотрел на дорогу, чуял тепло мальчика, приникшего к нему, и думал: “Может, и вправду — братишка, младший...” А потом вспомнился синий пикап, который поутру встретился, когда подъезжали к молочной ферме. Пикап ехал не пустой — пригруженный. А за рулем была Моргуниха.

Мальчик спал до самого хутора, разомлев. И на хуторе, едва разлепляя глаза, указал путь к своему дому. Корытин подвез его ко двору:

— Приехали. Просыпайся.

На гул мотора выглянула из двора мать мальчика и спросила:

— Наработался? Не проснется никак...

Мальчик зевал, жмурился.

— Ничего. Ваха быстро разбудит. Завтра, а может, и ныне приедет, заберет.

Мальчик вскинулся, глаза округлил, не понимая:

— Куда заберет?

— В пастухи. Некому, говорит, скотину пасть. У него много: гуляк, овечки, козы. Да свиней развел...

Корытин вышел из машины, спросил:

— Это у которого были?

— Он... — кивнул головой мальчик.

А мать его, словно оправдываясь, стала говорить:

— Чем гайды бить у конторы, пусть попасет. Ваха наличными обещал деньгами. Хоть обувку с одежкой к школе купить. От колхоза не дождешься. — Она была еще не старой, но траченной вином и жизнью. Она перед Корытиным или перед белым светом оправдывалась: — Сказали бы — не работаю, а ведь стараюсь, никто не укорит, телята у меня сроду хорошие. Пишут в конторе по триста да по четыреста тысяч. А где они, эти тысячи? На хлеб не выпросишь. А нас трое... — Она вздохнула, погладила сына по голове, спросила: — Попасешь?.. Ваха, он — добрый. Наличными, сказал, заплатит, по сто тысяч.

— Пацаны его задавучие, — опустил голову мальчик. — Крутяки.

— Чего тебе пацаны... В степи будешь пасти.

— Ты не знаешь... — жалобно проговорил мальчик, в глазах его плеснулся нешуточный страх. — Они — наглые, их все боятся... Они...

— Ну, не съедят тебя... — отмахнулась мать и предложила гостю: — Окрошкой вас накормлю. С квасом. Похлебайте холодненького.

— Спасибо. Лишь откушали.

— Мы у Моргунов ныне обедали, — похвастал мальчик. — Утятина, вареники, блинцы с каймаком... От пуза.

— Моргуны... Не нам чета.

— А я тебе говорю: иди в доярки, я сам буду молоко возить, на велике. А зимой — на санках. Я флягу запросто упру. Вот и заживем...

— Мели, Емеля... — остановила его мать. — Болтаешь языком. — И у Корытина спросила: — Отец-то как?

— Хорошего мало.

Женщина опустила глаза.

— Хоть квасу попейте. Свежий квас. В погребе стоит. Ваня, достань кваску. Заходите...

Корытин вошел во двор. Почудилось ему в голосе собеседницы не праздное любопытство, но сердечная боль об отце. Наверное, все же не зря шли по хутору поголоски о старом Корытине, об этой женщине, о сыне ее.

Подворье было обычным, с аккуратными грядами сизого лука да кружевной моркови, высокой картофельной ботвой. Возле дома — навес; под ним — стол и скамейки. Все прибрано.

Ваня принес из погреба четверть с квасом. Женщина обтерла кружки чистым полотенцем, налила питье и снова спросила:

— Значит, плохой, не поднимется?

Корытин в ответ лишь вздохнул.

— Господи, господи... — проговорила женщина. — Как жили... — Она была еще не старой, со следами былой миловидности. — Как жили при нем... Горя не знали. Хату колхоз построил. Детсадик бесплатно, в школе тоже бесплатно кормили. Правда что — коммунизм. Лишь не знали про это. А ныне... Скоро и работы лишимся.