Пиноктико

Нет, я вспомнил: маркшейдерами… Они показали нам официальную бумагу, в которой было написано, что всё предгорье подлежит теперь маркировке… Объясняя, что это означает, человек в камуфляже стал поочерёдно тыкать пальцем в коричневые и зелёные пятна своей формы, говоря при этом: «Вот это принадлежит микрокосмосу, а вот это уже макрос…» И так этот бред продолжался — а я уже во сне назвал бредом попытку искусственного устранения гетерогенности… Нашего пространства — причём любую его гетерогенность… Речь уже шла не столько об искусстве… Сколько о почве под ногами… О смерти и жизни… Которые так переплелись в этом городе… Что понадобилась маркировка… Один из маркшейдеров сказал мне, растягивая слоги на манер швулей… Или просто мюнхенских «пуси-пуси»: «Weisst du was Sigmund Freud immer sagte? «Es w"are so sch"o-"o-"o-"ohn — in M"unchen zu sterben!»»[54]. Примерно с этого момента — или ещё раньше? — я уже понимал, что это сон… Но я не знал при этом, можно ли умереть во сне — если знаешь, что это сон? — и этот «страшный» вопрос мучил меня, пока маркшейдеры ходили по саду Морица с огромными циркулями, с миноискателями или счётчиками…

И не только по саду, они вошли в дом, исследовали печь, в которой Мориц плавит свои загогулины, а потом попросили меня показать им чердак…

На узкой винтовой лестнице маркировщик прошептал мне на ухо, что произошла революция, о которой так долго говорил художник по имени Джонатан[55]… И хотя он сам ненавидит весь этот мизерабельный сброд, называющий себя «современным искусством», но вынужден повиноваться… потому что они обладают страшной суггестивной силой… которую ещё больше усиливает буквенный суп… банку с которым получил каждый из жителей Домагштрассе…

Но оказалось, что выход, тем не менее, есть: когда мы взобрались на чердак Морица, этот самый парень открыл было рот… и вдруг стал распадаться — сначала просто на пятна камуфляжа, которые, как кирпичики паззла, — стали разлетаться в разные стороны…

Ну а я закричал дурным голосом и проснулся…

Когда я немного поворочался, мне снова показалось, что я лежу… на хлебных крошках, как это бывало не только в тот раз…

Когда я лежу на спине без сна, мне иногда кажется, что там, между лопаток — что-то елозит, что-то колется…

«Дженни, неряха, — бормочу я, — снова я должен из-за тебя спать на хлебных крошках…».

«Ты же просил почесать тебе спинку», — отвечает она… И я вскакиваю с кровати, зажигаю свет… В комнате никого нет…

Я подхожу к кровати, вожу ладонью по простыне… Но там нет никаких крошек…

Иногда я выхожу после этого из дома, куда-то бреду…

Вчера гулял на кладбище с Кристианом и Флорианом, но не у Дженни мы были, нет, и не у Ахима… Мы просто так бродили среди старинных склепов, там было так хорошо…

Дженни же похоронена в Альгое, в одном из снов я искал её могилу в саду — то ли Морица, то ли её родителей… Такие вот у меня в последнее время садовые сны…

А прах Ахима я развеял по ветру, стоя на Бенедиктинской Стене… Это такая каменная гряда, тут недалеко…

Сегодня брёл по городу, пропуская вперёд всех тех, кто спешил… Велосипедистов и скороходов… Ноги привели меня к какой-то больнице… Как раз в тот момент, когда туда подъехали сразу две скорые… И почти синхронно в обе машины стали закатывать носилки…

Когда носилки вкатывают в машину скорой помощи, под ними автоматически складываются перекладины… И подбираются шасси…

Это напомнило мне, что когда в подводной лодке ракета начинает движение к люку… Или торпеда? Койки матросов отодвигаются, пропуская длинное холодное тело, и оно движется по проходу…

Об этом мне рассказывала госпожа Воронофф — во время нашей незабвенной встречи в отеле «Кемпински»…

Кстати, мне кажется, что я недавно видел эту госпожу, но я не уверен… Может быть, я так подумал, потому что я стоял в тот момент на месте нашей встречи… Или даже двух встреч…

Почти на месте, то есть, на Максимиллианштрассе, но не возле «Кемпински», а возле кафе «Рим»… И вдруг увидел, как со стороны Максимиллениума скатывается что-то умопомрачительное…

Морда у этого «нечто» была джиповая…

Но этот джип растянули в лимузин длиной… десять метров, если не двадцать…

И когда этот чёрныйсверкающийсюрреалистическийпоезд проезжал мимо меня, заднее окошко (все многочисленные стёкла были, конечно, тонированными) на мгновение опустилось, и я на мгновение увидел госпожу Воронофф…

Но полностью я не уверен — слишком короткое время — доля секунды — и чёрное стекло поехало вверх… Я успел только заметить, что не до конца — осталась щель, — и в эту щель просунулась женская ручка… И помахала мне… Или просто пощупала туман…

Не очень густой в тот момент, но достаточный, чтобы ещё через секунду видение в нём растворилось…

Или оно слилось в какую-то лунку в земле — в следующий раз вынырнуло где-то в Оклахоме…

А может быть, это была просто такая растяжка — взяли чёрную шубку Ребекки Хорн или кошелёк, который мне подарил Зигфрид, и — растянули…

Кто-то скажет, что такое бывает только в жанре аниме… И я либо сидел за компьютером в тот момент, либо принял перед этим что-то не то…