Пионерский характер

Как раз в это время Афоня Бельды добрался до посёлка. Два десятка рубленых домов на сваях стояли у самой воды. В крайней избе, где жили инспекторы «Охотнадзора» и рыбоохраны, ярко светились окна. В посёлке было тихо, только глухо стучал у сопки, рядом с летней базой отряда Панарина, движок колхозной электростанции.

Инспекторов — братьев Бобриковых — дома не оказалось.

— Кто их знает, — сказала вышедшая на стук старуха, — может, к порогам покатили. Заходи, чай вскипел…

Но Афоня не стал пить чай, побежал на электростанцию. Только там теперь, в путину, можно было застать мужчин.

…Едва наступает ночь в тайге — и охотник, и рыбак, и геолог торопится в укрытие. В избу ли, в палатку, в шалаш. Но только — в укрытие. К ночи окружает человека со всех сторон пронзительный и неумолчный писк. Комар!

Таёжный комар безжалостен. Он забирается под одежду, жалит руки, спину, лицо, шею. Даже в летнюю пору таёжники одеваются плотно, по-осеннему: резиновые сапоги или кожаные ичиги, толстые брюки, шарф. И конечно, накомарник.

Пятеро ребят и Панарин вынуждены были снять накомарники. Густая сетка, пришитая к кепкам, защищала лицо от насекомых, но сквозь неё сейчас ничего нельзя было разглядеть. К тому же брызги воды покрыли накомарники, как роса траву.

За час работы у пихты лица ребят вспухли, на щеках, на лбу, на подбородках — размазанная кровь, следы шлепков по неукротимым комарам. Работали теперь ребята по очереди, отдыхая у дымного костра от насекомых. Поужинать тоже не удалось: едва Лена поставила котелок на огонь, как в уху снегом начал сыпаться комар. Тогда девочка закопала в тлеющие угли две-три рыбины из тех, что бросили впопыхах браконьеры…

Налетевшие тучи скрыли звёзды и светлое от дальнего месяца небо. У реки стало совсем темно. Если бы не костёр, невозможно было бы разглядеть друг друга.

Далеко за полночь ветер стал сильнее. Зашумели невидимые верхушки деревьев, и на долину пролился стремительный, как это бывает в уссурийской тайге, тропический ливень. Ребята ничком улеглись на пригорке, Валентин Семёнович набросил на них свою плащ-палатку, а сам так и стоял у сосны, под струями. Холодная вода била по лицу, и от этого оно меньше саднило…

Ливень прекратился внезапно, как и налетел. От костра ничего не осталось. На его месте валялись чёрные головешки и не успевшие запечься рыбины. От вещмешков бежали ручейки. Ребята, ощупью пробираясь среди извивающихся рыбьих тел, снова заторопились к пихте.

— Работаем только по двое, — предупредил Валентин Семёнович. — В темноте недолго поранить друг друга…

Часа в три небо на востоке начало желтеть. Где-то далеко, ниже по течению, едва слышно затрещали сучья. Ребята, занятые пихтой, не обратили на это внимания. Только Панарин воткнул нож в дерево и сказал:

— Пойду погляжу. Толя, останешься за старшего…

И поднял на берегу берданку.

Метрах в трёхстах от запруды сквозь бурелом к реке выбралась медвежья семья. Двое взрослых медведей и двое медвежат. Привлёк зверей, очевидно, запах свежей рыбы. Глянул Валентин Семёнович из-за куста орешника — чудеса. Забрались взрослые медведи в воду, рыбачат: захватывают передними лапами кету — да прочно захватывают, под жабры — и бросают за спину, назад, на берег. Медвежата на берегу тоже трудятся вовсю. Откусывают рыбе голову, чавкают от наслаждения, рычат. Туши не трогают. Возле медвежат горкой лежит обезглавленная рыба.

— Ах вы вредители! — закричал Панарин и, не зная, как положено пугать медведей, прибавил что было силы: — Брысь!

Медвежата бросили свой завтрак и, повизгивая, побежали по берегу. Зато их родители ничуть не испугались. Они мигом выбрались из воды, по-собачьи отряхнулись, оскалились и грозно двинулись к Панарину. Валентин Семёнович выстрелил в воздух. Звери шарахнулись в сторону, повернулись и затрусили вдогонку за своим потомством. На всякий случай Панарин дал ещё один залп. Затрещали сухие сучья — мохнатое семейство улепётывало, не разбирая дороги. Подальше от реки!

— Чего стреляли? — спросил Толя Гейкер, когда Валентин Семёнович вернулся к запруде.

— Показалось…

Пихту до конца перерубать не пришлось. Когда кольцевой надрез был уже глубоким, ствол под напором воды хрустнул и переломился.

— Ура! — закричали ребята.

— Скорее на берег! — торопил ребят Панарин. — Под ствол не угодите!

Течение Лефу медленно поворачивало дерево, лишённое опоры на ближнем берегу. В образовавшийся проход тут же хлынула кета. Она хорошо была видна сверху — стремительные косяки у самой поверхности воды. А по всей ширине реки высоко взлетали серебряные блёстки — то ли брызги, то ли рыбья чешуя.

Моторка пришла, когда утро уже занялось. На носу лодки сидел Афоня. К этому времени отряд успел перенести в речку всю рыбу, заснувшую вдоль берегов и запутавшуюся в кроне пихты. Одежда ребят ещё не просохла, и Лена вместе с Валентином Семёновичем снова пыталась развести костёр, но ничего не получалось…