Пионеры Вселенной

Стрешнев в конце августа вернулся из Калуги, где проводил свой отпуск и, не застав на заводе Цандера, забеспокоился. Два месяца, предоставленные ему Крамешко, уже истекли, а от Цандера не было никаких вестей.

Вечером, со свертком, где лежало несколько кусков сала, две бутылки топленого масла и банка меду, Стрешнев заявился к нему на квартиру.

На стук в дверь Цандер поднялся из-за стола и тихо сказал.

– Войдите!

Стрешнев, без бороды и усов, румяный, загорелый, улыбающийся, возник из темноты.

Положив сверток у двери, он бросился к другу, обнял, поцеловал в заросшее густой щетиной лицо.

– Фридрих, тебя узнать нельзя. Уж не заболел ли?

– Нет, все хорошо. Работаю…

– А на заводе беспокоятся, что не даешь о себе знать.

– Я же послал Крамешко письмо, с просьбой предоставить мне трехмесячный отпуск за свой счет или совсем уволить с завода.

– Почему? Разве так плохо дело с проектом?

– Не плохо, но подвигается крайне медленно…

Стрешнев осмотрел пустую холостяцкую комнату.

Стол и диван были завалены чертежами, схемами, диаграммами. Мелко исписанные листы бумаги лежали даже на полу.

– Вижу, работаешь ты как зверь, а чем питаешься?

– Так, чем придется…

– Чаем угостишь?

– Пожалуйста… Только, если можно, Андрей, сам разожги примус. Он на кухне, на столике, который в простенке, – мне надо закончить расчет.

На кухне пыхтело несколько примусов: готовили обед и стирали три женщины.

Стрешнев поздоровался, подошел к столику в простенке, разжег примус.

– А вы товарищ Цандера? – спросила молодая чернявая в пестрой косынке.

– Да, товарищ.

– А мы думали, что ваш друг уже умер от голода, – совсем не появляется на кухне.

– Неужели из вас никто не догадался его проведать?

– Пробовали, – усмехнулась чернявая, – близко не подпускает… Говорит через цепочку… утонул в своих бумагах… Вот вы – сразу видно – мужчина!

– Да уж я бы с вами через цепочку разговаривать не стал, – улыбнулся Стрешнев и взял вскипевший чайник. – Все же прошу вас, присматривайте за моим другом, он человек славный…

К чаю, как и предполагал Стрешнев, у Цандера ничего не оказалось, кроме черствого хлеба.

Стрешнев развернул принесенные им сокровища.

Цандер удивленно причмокнул губами.

– Божественно, Андрюша! Но зачем мне? Ведь у тебя же сынишка.

– Хватит на всех. Мы с отцом ездили в богатое село и там наменяли на разные вещи… Тебе, мой друг, надо подкрепиться, а то ноги протянешь…

Попив чаю и плотно закусив, оба пришли в хорошее настроение. Стрешнев, усадив друга на диван, присел рядом.

– Ну, расскажи, Фридрих, что за расчеты ты делаешь? Может быть, не все они нужны?

– Андрей, ну как можешь ты задавать такие вопросы? – с обидой сказал Цандер.

– Ну, ну, не сердись, Фридрих. Просто мне жаль тебя… Боюсь, как бы ты не переутомился…

Цандер смягчился.

– Ну хорошо, не сержусь… Однако, что говорить… Ты, как никто, знаешь мой проект. Все дело за расчетами, уточнениями, проверкой первых прикидок. Это требует огромных усилий… Ты скажи, видел ли Циолковского? Как он живет?

– Ничего. Теперь лучше… Был со мной на рыбалке. Сами варили уху…

– Это все хорошо, а как же с его ракетой? Думает он о ее постройке?

– Он сейчас хлопочет об издании своих трудов. Вроде бы обещали, но пока в Калуге совсем нет бумаги…

– Да, трудно приходится нашему брату, – вздохнул Цандер, – а ведь Кибальчичу было еще трудней! Ты знаешь, Андрюша, когда мне особенно тяжко, я вспоминаю Кибальчича. И это придает мне сил. Садись, пожалуйста, к столу, я познакомлю тебя с некоторыми расчетами…

6

Человек с широким плоским ящиком еле протиснулся в двери и, вытирая о рваный половичок ботинки в обмотках, спросил глухо:

– Тут, что ли?

Пришедшая с ним молодая чернявая женщина указала на дверь.

– Здесь, но уж третий день не выходит…

Человек снял фуражку, поплевав на руку, пригладил белесые ершистые волосы и, сунув фуражку в карма» выгоревшего бушлата, локтем толкнул дверь и волоком втащил ящик в комнату.

С дивана приподнялся, заросший русой бородой, худой, изможденный человек, в котором трудно было узнать Цандера.

– Кажется, Степан Иванович Дубосеков?

– Я, товарищ Цандер. Я самый, вот, получайте гостинец.

– Неужели модель межпланетного корабля?

– Она! – Дубосеков развязал веревки, отодрал крышку, прихваченную тонкими гвоздиками, и поднял на руках белую, отливающую серебром модель корабля-аэроплана.

– Вот, полюбуйтесь… Я говорил, что комар носу не подточит.

Цандер, шатаясь, поднялся, подошел, стал любовно гладить отшлифованные крылья, фюзеляж, сопло ракеты.

– Отлично! Великолепно! Никогда бы не подумал, что вы такой кудесник, Степан Иванович.

– У нас в семье первейшие мастера: и братья, и отец, и дед…

– Спасибо! Отличная модель. Как же я рассчитываться буду?

– Рассчитываться? Нет, уж это вы оставьте, товарищ Цандер. Я не для заработка – я вашу лекцию слушал… Вот полетите на Луну – возьмете меня с собой. Я ведь на разные дела мастак – и на Луне пригожусь.

Цандер ласково улыбнулся:

– Поставьте, Степан Иванович, модель вон на этот комод, а меня извините… я прилягу.

Он, нетвердо ступая, подошел к дивану, лег. На лице выступил мелкий холодный пот. Глаза глядели тускло.