Пионовая беседка

Я бегала, спотыкалась, вновь поднималась на ноги и подбиралась к берегу. Я кричала, жестикулировала, глядя на зигзагообразный мостик и беседку, вздымала ветер в надежде погасить свечу. Но Цзе была очень хитрой. Она сняла свечу с края беседки и встала на колени на полу, чтобы укрыться от порывов ветра, которые я посылала в ее сторону. Когда она сделала это, ей в голову пришла новая, еще более жестокая идея. Она вырвала все страницы из книги, скомкала их и сложила в кучу.

Затем Цзе наклонила свечу и, замерев на секунду в нерешительности, позволила воску стечь на смятые страницы. Она оглянулась по сторонам, внимательно осмотрела берег и соседние здания, чтобы увериться в том, что ее никто не видит, и поднесла пламя к бумаге.

Мы так часто слышим о той или иной «Рукописи, спасенной от сожжения». Но это не был несчастный случай или мимолетное сомнение в ценности написанного. Эта женщина, которую я привыкла считать своей подругой, намеренно вредила мне. Я стонала от муки, будто сама сгорала в огне, но ей было все равно. Я кружилась и ломана руки, и весенние листья падали на нас, словно снег. Но я была бессильна. Растревоженный воздух раздувал огонь. Если бы я находилась в беседке, я бы проглотила дым и впитала написанные мной слова. Но меня там не было. Я стояла на коленях на берегу и рыдала, думая о том, что строки, написанные моей рукой и орошенные моими слезами, превратились в пепел, дым, пустоту.

Цзе подождала в беседке, пока остынет пепел, смела его в пруд и перешла через мост. В ее сердце не было ни сожалений, ни тревоги. Но она шла так быстро, что я встревожилась. Я последовала за ней в спальню. Она открыла издание «Пионовой беседки», куда переписала мои заметки и добавила свои собственные. Она перелистывала страницы, и я тряслась от страха. Неужели она его тоже сожжет? Она перелистала книгу к началу, где законченный комментарий предваряло объяснение того, кто был истинным автором заметок, и вырвала эти страницы. Ее движения были быстрыми, резкими, жестокими, как удар ножа. Она поступила хуже, чем моя мать, когда сожгла книги. Вскоре от меня на земле не останется ничего, кроме поминальной дощечки без точки, позабытой в кладовой. Жэнь никогда не услышит меня, и вскоре все обо мне забудут.

Затем Цзе взяла две вырванные страницы и спрятала их в другой книге.

«Отсюда они никуда не денутся», — сказала она себе.

Итак, я была спасена. Да, именно так. Спасена.

Но мне было больно. Моей душе была нанесена рана. Из-за коварного поступка Цзе я совершенно лишилась сил. Я выползла из комнаты. Я переставляла руки, чтобы пройти по коридору с закрытыми ставнями. Почувствовав, что не могу двигаться дальше, я соскользнула с половицы, уменьшилась в размерах и спряталась в подвале.

Я вылетела оттуда только два месяца спустя, чтобы подкрепиться на празднике Голодных Духов. В этот раз я не бродила по городу, не навещала родительский дом, не направилась в деревню, чтобы осмотреть владения моего отца и попробовать угощение семьи Цянь. Мне хватило сил только на то, чтобы выйти из своего укрытия, подползти к пруду и съесть хлебные крошки, которые садовник приготовил для карпа. Затем я улетела от берега и опять скрылась в промозглой темноте.

Как могло так случиться, что я, рожденная в богатой семье, образованная, красивая и умная девушка, испытала столько несчастий? Может, я расплачивалась за недобрые поступки, совершенные в прошлой жизни? Или боги и богини забавлялись, наблюдая за мной? А может, страдание — удел каждой женщины? В последовавшие месяцы я так и не нашла ответа, но я набралась сил, ко мне вернулась решимость, и я вспомнила о том, что мое главное желание, так же как желание всех женщин и девушек, заключалось в том, чтобы меня услышали.

ПРИМЕРНАЯ ЖЕНА

Прошло еще пять месяцев. Как-то я услышала, что по коридору надо мной то и дело пробегают люди — они спешили встретить гостей, выкрикивали вежливые приветствия, носили подносы и тарелки с ароматными блюдами. Видимо, в доме готовились к встрече Нового года. Лязг тарелок и грохот петард заставили меня выйти на свет. Мои глаза болели от ярких солнечных лучей, а конечности затекли от того, что я много месяцев лежала, свернувшись калачиком. Одежда… она была столь жалкой, что о ней не стоит даже упоминать.