Пионовый фонарь

– Прощения не будет никому, – сказал он отрывисто. – За блуд отвечают оба. Первой умрет дочь. Молись.

Он нанес страшный косой удар, и голова в прическе симада [16] со стуком упала к его ногам. Хагивара Синдзабуро, вскрикнув от ужаса, упал ничком. В тот же миг меч Хэйдзаэмона с хрустом разрубил его лицо от виска до подбородка. Он застонал и перевалился на спину…

– Господин! Господин! – встревоженно тормошил его Томодзо. – Что это вы так страшно воете? Перепугали меня до смерти. Не простыньте смотрите…

Синдзабуро наконец открыл глаза и глубоко, с облегчением вздохнул.

– Что с вами? – спросил Томодзо.

– Послушай, Томодзо, – с трудом проговорил Синдзабуро, – скажи, есть у меня что-нибудь на плечах?

– Есть конечно, – ответил Томодзо. – Одеты вы как полагается. А что, замерзли?

– Да, я не об этом… Я спрашиваю, голова у меня на плечах? Не отрублена?

– Вы сегодня все шутки шутите, – сказал Томодзо. – Ничего у вас не отрублено, голова на месте.

Синдзабуро даже вспотел. Значит, все это приснилось ему. Верно, очень уж сильно он хотел повидать О-Цую. Плохое предзнаменование, решил он, надо скорее возвращаться. Он сказал:

– Поехали домой, Томодзо. И поскорее.

Лодка быстро отправилась в обратный путь. Когда она пристала к берегу и Синдзабуро хотел сойти, Томодзо остановил его.

– Вы тут обронили, господин, возьмите, – сказал он, протягивая Синдзабуро какой-то предмет.

Синдзабуро взял и поднес к глазам. Это была крышка от шкатулки для благовоний с инкрустациями в виде бабочек на осеннем поле, той самой шкатулки, которую во сне подарила ему дочь Иидзимы. Пораженный, он долго смотрел на эту крышку, силясь понять, как она могла очутиться в его руках.

Глава 5

Иидзима Хэйдзаэмон был человек выдающихся достоинств и добродетелей. Он превзошел все искусства, особенно же славился своим искусством владеть мечом, так как постиг все тонкости старинной школы фехтования «синкагэ-рю». Лет ему было сорок, и он выделялся среди людей обычного толка, но все же его наложница Куни, бесстыжая баба, тайно спуталась с сыном соседа, молодым парнем, по имени Гэндзиро. Всякую ночь, когда господин уходил на дежурство, этот Гэндзиро прокрадывался в дом через садовую калитку, которую О-Куни предусмотрительно оставляла открытой, и никто об этом даже не подозревал, поскольку в господских покоях всем заправляла сама О-Куни.

Так было и двадцать первого июля. Господин Иидзима отправился на ночное дежурство, а его наложница в ожидании любовника выставила у открытой калитки гэта [17] и приказала служанке раздвинуть на веранде ставни. «Жарко сегодня, сил нет, – пожаловалась она. – Без свежего воздуха не уснешь».

Гэндзиро, убедившись, что в доме все заснули, прошел босиком по плитам садовой дорожки, забрался на веранду через раздвинутые ставни и прокрался в спальню О-Куни.

– Почему ты так поздно? – обиженно спросила О-Куни. – Я вся извелась, не знала уж, что и подумать.

– Мне тоже хотелось пораньше, – сказал Гэндзиро, – да ничего не вышло. У нас из-за жары никто спать не ложился. Брат, сестра, мать, слуги даже, все сидели и обмахивались веерами. Насилу я вытерпел, пока они улеглись… Слушай, о нас никто не знает?

– Никто, не беспокойся. Да и кому знать, когда сам господин покровительствует тебе? Это я устроила, чтобы тебя приняли в нашем доме после того, как старший брат твой простил тебя. Это я так ловко настроила господина в твой пользу. Уж на что мой господин умен и тонок, сразу насторожился бы, заметь он между нами хоть что-нибудь странное, а ведь так ничего и не подозревает.

– Да, – сказал Гэндзиро, – дядюшка – человек необычайной мудрости, я его, признаться очень боюсь. Кроме того, ведь это он уговорил брата разрешить мне вернуться, когда меня за разные делишки сослали отсюда к родственникам в Оцуку. Было бы просто ужасно, если бы открылось, что я сошелся с тобой, возлюбленной моего благодетеля!

– Как у тебя язык поворачивается говорить мне это? – рассердилась О-Куни. – Сердца у тебя нет, вот что! Я за тебя умереть готова, а ты только и знаешь, что придумываешь разные отговорки, лишь бы отвязаться от меня… Послушай, Гэн, дочка господина умерла, других наследников нет, не миновать брать в наследники кого-нибудь со стороны [18]! Я на этот счет намекнула господину, что подошел бы сын соседа Гэндзиро, но господин сказал, что ты слишком молод и жизненные измерения твои еще не определились…

– Да, уж конечно, не определились, если я забрался в постель к любимой наложнице своего благодетеля.

– Вот что, Гэндзиро, – решительно сказала О-Куни. – Господин проживет еще много лет. Если я вечно буду подле него, а тебя отдадут в сыновья куда-нибудь на сторону, видеться мы не сможем. А если вдобавок жена у тебя будет красивой, ты обо мне и думать забудешь. А раз так, то вот тебе мой наказ: если ты мне по-настоящему верен, убей господина!

– Что ты! – воскликнул Гэндзиро. – Убить дядюшку, убить своего благодетеля? Нет, этого я не могу. Совесть у меня еще есть.

– Теперь нам уже не до благодарности и не до чести, – сказала О-Куни.