«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)

Невежливо — и бестолково. Очень уж удачно складывалось, что его, петербержского графа Метелина и в то же время рядового Резервной Армии, лично к Твирину перенаправили.

В точности, как и предполагал генерал-лейтенант Вретицкий.

— Да ну зачем тебе этот Твирин, чего ты там не видал! Или ты не видал?.. Удрал зачем-то в армию, эту, противника… Да ты не боись, я тоже в камеру посадить умею. Успеется.

Отосланный солдат обернулся быстро, протянул высокому и угрюмому человеку рукоятью вперёд револьвер:

— Портовая конфискация, с последнего изъятия. В получении расписался, но вы там у них тоже объяснитесь — прежде, чем господин Мальвин с совещания прибудет.

Высокий и угрюмый человек кивнул, револьвер взял и протянул уже Хикеракли.

Господин Мальвин? Послышалось — или в самом деле?

— Кому тычешь? Не тому тычешь! — снова вдохнул Хикеракли.

— Постой, ты это всерьёз? В Петерберге нынче разрешено оружие? Зачем бы? — уставился на револьвер Метелин, изо всех сил заглушая внутреннее ликование.

Сколько ломал голову, обнаружится ли в спальне собственный подарочный экземпляр, добытый всеми правдами и неправдами у господина Солосье в шестнадцать лет! А тут новый подарок прямо в руки вкладывают.

Хикеракли одарил Метелина взглядом долгим и внимательным, но вместе с тем чуть отстранённым.

— Затем, Саша, что можно. Из бывших слуг получаются самые суровые господа, — выдав сию глубокомысленную сентенцию, он мигом смахнул серьёзность и совсем привычно, переучивай не переучивай, а всё равно панибратски хлопнул Метелина по плечу: — Ну что, в «Пёсий двор»?

— Расписку, господин Хикеракли, — ответил за него высокий и угрюмый человек. — И за револьвер заряженный, и за арестанта. Вы пропадёте, а нам перед Комитетом отвечать — у нас канцелярия теперь строгая.

Хикеракли на него похмыкал, но опять обошёлся почти без шутовства, смиренно проделал дюжину шагов до какой-то двери, а выбравшись, махнул Метелину и тем избавил наконец от конвоя.

Постовые на внутренней стороне кольца их тем более не задерживали, один только спросил про совещание — закончилось ли? Хикеракли отшутился в том духе, что совещания по природе своей бесконечны, а потому всякому, кто к ним приговорён, следует совершать над собой усилие и заканчивать с ними индивидуально.

И казармы очутились за спиной.

— Честно признаюсь: голова у меня пока что кругом, — сообщил Метелин. — Что ты ого-го какой начальник, я догадался. Как оно вышло — ещё нет, но это, подозреваю, история не из тех, какие по трезвости слушают. Ты мне одно скажи: ты вправе вот так лихо арестантов под расписки забирать?

Хикеракли даже задумался. Попинал выщербленные ледышки на дороге, поперебирал мелочёвку в карманах.

— А шут меня знает, что я вправе! — выдал он в конце концов. — Я тебе так скажу, Саш: ежели по духу, по революционному-то, то господин Мальвин и более даже человеческие господа мне спасибо, конечно, не скажут. Ну как ты шпиён? Или того пуще: ну как ты про планы Резервной-то Армии знаешь? По красным лычкам оно ежели судить, знать должен. Да-а… — всё-таки вытащил мелочёвку на ладони, воззрился недоумённо. — А значит, надо бы тебя допросить. Но тут ведь и другая сторона имеется! Кому допрашивать, как не мне? — от души над собственным остроумием посмеявшись, Хикеракли ссыпал с ладони всяческую дрянь в ближайший сугроб. — Да не куксись, шучу я. Я тебя чего так с казарм-то уволок? Иду себе тихонько, никого не трогаю, а тут — бац! — граф Метелин! И сразу мне, понимаешь, видение было. Понял я, что из всех моих знакомцев, вот кого ни ткни, ты один, Саша, знаешь, как пить надо. И не смейся! Это большая наука, так сказать, душевная. А мне давно уж надо по этой науке провести семинар. Так что подождут господа мальвины, ничего, они крепкие.

Про господ мальвиных Метелин и теперь уточнял не стал — убоялся не выдержать такой лавины впечатлений.

Он ведь вернулся в свой город.

Вернулся, а тут Хикеракли капитанам, пусть и без погон, указания раздаёт. Арестанта ему подайте, а самому арестанту револьвер. Так уж и быть, под расписку.

Необходимость в семинаре по большой и душевной науке возлияний Метелин ощущал всем своим существом.

Потому, наверно, и согласился выйти из казарм, хоть пребывание там куда лучше отвечало первоначальным его намерениям. Намерения намерениями, но от общества Хикеракли в такую минуту не откажешься. Был, конечно, в Петерберге человек, на общество которого Метелин бы что угодно променял, но это одно дело, а Хикеракли — совсем другое. С Гныщевичем при всём желании не выпьешь, да и спокойствие не сохранишь — нервы вмиг разъедутся на льду, после столь долгого-то ожидания. Хикеракли же и расспросить можно с толком, он всегда о всяком происшествии первым узнавал, а нынче, в роли начальника, тем более владеть информацией обязан.

И расспросить, и выпить, и нервы в порядок привести.

А может, и посоветоваться.