«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)

Была ли в положении графа несправедливость? Можно ли счесть врождённое свойство человека несправедливым? В некотором смысле, наверное, да: если свойство однозначно делает его хуже других, то есть лишает чего-то и не дарит взамен преимуществ, то выходит будто бы нечестно, как если бы его в забеге ни за что поставили сотней метров дальше. Но, с другой стороны, природа не знает честности и нечестности. Юр заставил Приблева проштудировать всего Шарля Дарвена, да и любой первокурсник из Штейгеля скажет вам: странно обвинять в несправедливости то, у чего нет разума и цели. Несправедливость могут учинить люди, но это люди и исправить умеют. Графу, без сомнения, повезло родиться именно в наш просвещённый век, а не, скажем, лет сто назад, когда его просто сочли бы шельмоватым и обложили пиявками. Всё тот же прадед графа пиявок и разглашения избежал, но, по всей видимости, это заслуга невероятной его удачливости в сочетании с тяжёлым нравом.

А теперь есть даже алхимические печи — быть может, способные избавить людей от неравного старта.

Но сложилось всё-таки несчастливо. У Анжея Войцеховича Петюнчик, у графа бред, а у Приблева — просители, план переговоров с Финляндией-Голландией, банковская реформа, отложенная в долгий ящик центральная электрическая станция, по-прежнему запертые в казармах солдаты Резервной Армии, компенсации пострадавшим от осады, гипотетическая школа — видимо, пока не смешанная, а всё-таки только для девочек — и леший знает что ещё. И что со всем этим делать? Нельзя ведь надеяться, будто на каждую беду удачно подвернётся свой гныщевич.

— Господин Приблев, к вам посетитель, — без стука просунулся в кабинет секретарь. Приблев подскочил и воровато подтянул к себе перо с бумагами, посадив на последних жирную кляксу. Он тут работает, а не облака считает, нет-нет.

— Посмотрите на время, двух часов ещё нет, — сердито буркнул употевший от работы и поневоле единоличный начальник Управления.

— Нет-нет, вы не… Это господин глава Союза Промышленников.

— А, Гныщевич? Что ж вы сразу не сказали — впустите!

Эх, и откуда берётся эта начальственная бестолковость, мысленно посетовал Приблев. То ему не пускай людей, то «что ж вы сразу не сказали». Уж куда быстрей-то.

— Bonjour, mon garçon!

Гныщевич вошёл вальяжно, будто въехал на «Метели» в задрипанный переулок. Пристально оглядел довольно-таки помпезное убранство кабинета, хмыкнул. Придвинул себе стул — до обеда Приблев посетительское кресло не выставлял, дабы не вводить во искушение случайно завернувших.

— Ох, Гныщевич, как я тебе рад! Я же так и не поблагодарил… — Приблев поднялся протянуть руку. — А впрочем, я сейчас кому угодно рад, кто спас бы меня от бумажного кошмара.

— Много дел в Управлении? — сочувственно выпятил губы Гныщевич.

— Шутишь? Нас ведь должно быть как минимум трое — ну, тех, кто имеет право… Ай, — отмахнулся Приблев от самого себя. — Нам нужен граф. Град не может без градоуправца, тем более сейчас.

— А что, ему совсем дурно?

Приблев хотел отделаться формальным «он болен», но сам не заметил, как выложил все свои соображения, да ещё и приправил ссылками на литературу. Пожалуй, означало это, что соображения его изнутри пекли, поскольку чуял он, что не ошибается. Гныщевич слушал сосредоточенно, но в то же время на лице его играло какое-то странное выражение, разгадать которое Приблев не мог.

— И что, il n'y a pas d'espoir? То есть я понял, что общие твои прогнозы оптимистичны, но в ближайшее время?..

Приблев развёл руками.

— Как же ты тут, бедненький?

— Перебиваюсь. Не в последнюю очередь благодаря тебе — спасибо, правда, ты тогда нас всех спас. То есть я, конечно, не стану врать, будто согласен с твоей резолюцией, но тут суть совершенно не в резолюции, а в том, что нужно было что-нибудь сделать незамедлительно. Есть у тебя всё-таки талант…

— Талант… — Гныщевич помолчал и прищурился: — А теперь le talent пришёл к тебе по-простому, по-просительски. — Он запрокинул голову. — Как ты думаешь, мальчик Приблев, это правильно?

— Что? — не понял Приблев.

Гныщевич хмыкнул, засунул ладонь в карман и протянул какую-то бумажку.

— А это что? — снова не понял Приблев.

Впрочем, рассмотреть было нетрудно. Протянул Гныщевич фотокарточку — удивительно хорошего качества, такие делают разве что в мастерских. Но запечатлена была сцена уличная: Гныщевич вдохновенно вещал что-то с трибуны, заглядывая буквально в глаза фотографу, отчего изображение получилось личным, будто специально позировал. На губах Гныщевича играла ободряющая улыбка, а рубаху его прилежно выкрасили красными чернилами. В углу стоял широкий росчерк.

Иными словами, Приблев понял, что именно ему показывают. Не понял он, что это означает.

— Их продают на углах всяческие filles exaltées, а порой и jeunes тоже. Просят меня расписаться, хотя тираж с фальшивыми росписями продаётся разве что немногим дешевле. Понимаешь, mon garçon? У меня есть поклонники.

— Удачная карточка, — похвалил Приблев.