«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)

«Зачем? Нет, я прекрасно понял бы гуманистические соображения, но мне показалось, ты подразумеваешь нечто иное».

«Иное», — не стал отпираться Скопцов.

«Вроде как убрать Твирина в кладовку до… До чего?»

«А вот этого, Коля, я тебе не скажу. Очень прошу, не обижайся, но оно тебе ни к чему… Ох, как грубо это звучит! Нет-нет, я не о том, вовсе не о том… Что же я в словах такой небрежный! Давай вот как попробуем… Вообрази, что я бы сейчас вздумал поделиться с тобой сплетнями о, кхм, любовных делах Твирина — как бы ты на меня посмотрел? Полагаю, всяко не поблагодарил бы, а то и обругал ещё мой длинный язык. Потому что это то, чего ты знать наверняка не хочешь, правильно? Вот и то самое иное ты знать не хочешь. Мы с тобой достаточно давно знакомы, чтобы я угадал, как оно в тебе отзовётся…»

Знакомы они были и впрямь достаточно давно — достаточно, чтобы Коленвал уже выучил про себя: доводы Скопцова редко кажутся ему очень уж убедительными, однако в вопросах непринципиальных лучше бы с ними соглашаться. Неубедительные-то они неубедительные, а потом как возьмут вдруг и подтвердятся.

«Леший с тобой, не буду расспрашивать о резонах. Но я всё равно сомневаюсь. Пригоден ли он к секретарской работе? Это вам не в шинели промеж солдат расхаживать!»

«Пригоден, поверь. В конце концов, и в шинели он не всю жизнь, а лишь последние месяцы».

«Допустим, меня ты уговорил. По старой дружбе. С Твириным-то справишься?»

«Справимся, — уверенно улыбнулся Скопцов. — Спасибо, Коля!»

Коленвал был совершенно убеждён, что «спасибо» это ещё ему аукнется, но Твирин с первого же дня его приятно удивил. Приходил вовремя, ни на что не жаловался, вопросы если и задавал, то по существу. Порядок в документах соблюдал, писал на редкость разборчиво, графики строить умел сам, обучать не пришлось. Пару раз даже находил за Коленвалом ошибки в расчётах — не серьёзные, а те, что у всех порой проскакивают. Коленвал спросил как-то, откуда у него такие таланты и на кой при талантах сдалась ему Академия, а потом казармы, но Твирин любопытство воспринял нервически.

Пил, правда, сильно, что было по нему весьма заметно, но если не на службе, то Коленвала это и не касалось. Зато его касалось, что курил Твирин несносные солдатские папиросы, от которых запросто можно без обоняния остаться, но эту проблему он решил быстро: велел Сюзанне закупить собственных папирос в два раза больше и каждое утро клал Твирину пачку на стол. В свободное время пусть плюёт на себя сколько угодно, а в присутствии Коленвала — нечего.

В присутствии Коленвала, как выясняется, действительность вообще гораздо краше, чем в его отсутствие. Сюзанна, Марианна и Анна, например, не позволяют себе романчики почитывать вместо работы, если работу контролирует Коленвал. Отпустишь поводья — и всё, как будто другие люди!

— Николий Вратович, — несмело постучалась Анна.

— Я же просил не беспокоить! — рявкнул Коленвал, втайне почти что наслаждаясь этой её несмелостью. Поделом.

Увольнять троицу своих обворожительных секретарей он, конечно, не станет, но подержит пока в строгости.

— Прелестница, il vous tyrannise! — раздалось из-за двери. — Давайте я сам рискну. Именем градоуправца Свободного Петерберга, Коля, открывай!

Коленвал, расслышав «прелестницу», помрачнел.

— Открыто, незачем голосить, как щипаный петух. Заходи.

Помрачнел и не преминул обратиться к исполняющему обязанности градоуправца на «ты» и «щипаным петухом», раз уж тот не стесняется любезничать с Коленваловыми секретарями.

— Je crois que ты ничего не смыслишь в петухах, — прозвякал шпорами Гныщевич; увы, выпад его не задел вовсе. — Ты же не видел петушиных боёв? Наверняка не видел, ты солидный человек из солидной семьи. Куда тебе оценивать кондиции петухов!

За Гныщевичем в кабинет тенью скользнул Плеть. Коленвала всегда забавляло, что не удавшийся ни ростом, ни комплекцией Гныщевич производит столько шума, а великан Плеть умеет становиться поистине тихим и неприметным.

В приёмной нарочито заливисто смеялась Марианна. Оробевшая Сюзанна заглянула уточнить, не нужно ли чего, но Гныщевич распорядился не мешать и, явно намекая на смех Марианны, отдельно попросил не расхолаживать его охрану. Над охраной этой Коленвал мысленно подтрунивал (не злиться же ему из-за Марианны): граф в чине градоуправца ходил при четвёрке солдат, а Гныщевич, став на днях исполняющим обязанности, потребовал себе дюжину! Так и вышагивает по городу, устраивая толчею на любой улице, куда свернёт.

— А ты ещё и пьянствуешь на службе! — брезгливо покосился Гныщевич на коньячный бокал. — У себя на заводе я бы тебя за это…

— Тяжёлый день, — огрызнулся Коленвал. — Я не указываю тебе, как вести себя там, где ты начальник, а ты не указывай мне.

— Я теперь везде начальник, — Гныщевич засверкал улыбкой, — sous le soleil.

— Ну уж прямо.

— Экий ты зануда, Коля! Нет бы порадоваться, что к тебе такая важная персона своими ногами дошла.

— Порадуюсь я, когда пойму, на кой она пожаловала, а пока обожду.

Плеть встал столбом у двери, будто он Гныщевичу не друг закадычный, а тоже охрана. Коленвал кивнул ему на софу, но вотще.