«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)

Золотце затушил папиросу в запылившейся без хозяина пепельнице, легко спрыгнул с чужого рабочего стола и приклеил к лицу выражение побезмятежней.

Леший, будь с нами сегодня ласков. Мы ведь заслужили.

За дверью импровизированной костюмерной послышались шаги, потом чуть раздражённый возглас — кто-то из Четвёртого Патриархата тоже опоздал к началу и теперь недоумевает, отчего же ему не войти в Изумрудный зал. Отчего-отчего — оттого, что стражу в этом коридоре и на прилежащих лестницах заменить Второй Охраной оказалось проще простого. Возможности работников кухни пугающе безграничны.

Золотце как ни в чём не бывало дверь распахнул и увидел прямо напротив старчески грузную спину графа Памажинного.

— Позвольте, ваше сиятельство, — пропел он и звякнул целой связкой копий ключей.

Памажинный подвоха не заметил — у этих людей вообще редка привычка замечать то, что их окружает. Без всякой лакейской ливреи принял первого попавшегося человека с ключами за прислугу.

Золотце коротко переглянулся с ряженым стражником, у которого имелась своя связка, и, пропустив Памажинного в Изумрудный зал, скользнул следом. Ключи провернулись в замке с другой стороны похвально быстро.

— …это абсурд! Возмутительный и небывалый абсурд! — донеслось до Золотца под аккомпанемент ключей.

Вот ведь тоже незыблемый закон мироздания: явись сколь угодно поздно, а всё равно услышишь про «абсурд», «дерзость», «что вы себе позволяете» и остальной набор нелепиц. Золотце втайне надеялся, что уж в этот раз он избежит порядком опостылевшей процедуры изумления и первичного негодования.

Но нет: хотя бы реакцию Памажинного придётся пронаблюдать.

Тот пока про абсурд и дерзость не голосил, но как раз подносил неверной рукой лорнет — безвкусный, с избыточным перламутром. Такое чувство, что этак трети высшей знати украшения выбирают кабацкие девки сообразно кабацкому же принципу «чтоб блестело».

— Ваша Светлость?!

Золотцу из-за грузной спины не было видно, однако, судя по шороху, многие обернулись.

— О, простите мне мою неучтивость! Я так рад, так несказанно рад, что вы… собственной персоной… в такой непростой для Европ момент… Ваша Светлость, но мы не были предупреждены… — сконфуженно забормотал Памажинный, обыкновенно утомительно велеречивый.

Золотце прыснул. Одно любопытно: он правда так слаб зрением — или на почве напряжённых отношений с Европами помутился умом? Хэр-то Ройш почти в три раза младше «Вашей Светлости»!

— Вы ошиблись, Шурий Шурьевич, — стальным голосом прервал бормотания средний, ныне единственный, Асматов. — Перед вами Константий Константьевич Ройш, сын покойного Константия Вальтеровича. Прибыл из самого Петерберга.

«Петерберг» он выплюнул, не дожевав.

Памажинный до того побагровел, что со спины казалось, будто у него вот-вот задымятся уши. Всё же не дело это — в столь почтенном возрасте управлять государством. А ежели его удар прохватит? А ежели удар прохватит тут всех тех, кому давно пора было укатить в Европы на лечение, плавно перетекающее в погребение?

Кто-то в зале захохотал. По неподражаемым нервическим ноткам Золотце признал барона Улина — этому и возраста дожидаться не надо, чтобы за ним пришёл удар.

— Господа, господа, это великолепно! — воскликнул он. — Предлагаю вступить в сговор. Давайте же подпишем отречение, а Союзному правительству потом ответим, что перепутали младшего Ройша с самим герцогом! А если уж сам герцог требует отречения…

— Отречения? — осоловело переспросил Памажинный.

— Отречения, отречения, Шурий Шурьевич. Коллективного единогласного отречения, роспуска и упразднения Четвёртого Патриархата.

— А как же… кто же… кто править-то будет?

Золотце сделал шаг вперёд и у самого уха Памажинного гаркнул:

— А что значит «править», Шурий Шурьевич?

Удар так удар.

Памажинный дёрнулся и выронил безвкусный лорнет. Лорнет Золотце инстинктивно поймал. Повертел в руках, хотел было отдать, но передумал — редко встретишь настоящий эталон пошлости. Ещё и здоровенная монограмма рубинами на тоненькой ручке, это ж надо!

— Простите, господа, — Золотце улыбнулся всему Изумрудному залу разом. — Продолжайте, вам чрезвычайно увлекательно внимать. Обо мне забудьте, я из свиты герцога.

Изумрудный зал не отличался просторностью — Четвёртый Патриархат в полном составе был бы там стеснён, но полного состава Патриаршие палаты не видели, должно быть, с января. Из восьмидесяти человек шестеро закончили свои дни в Петерберге, ещё почти четыре десятка разъехались кто куда, подальше от европейского гнева, пятеро оставались в Столице, но симулировали разнообразные хвори. Граф Жуцкой недавно тоже этим занялся, но в его случае так решил хэр Ройш.

А значит, в Изумрудном зале собралось сегодня немногим больше тридцати человек.