«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)

Анонимные письма сочиняли в стихах — в батюшкиных рассказах о его посильном участии в судьбах европейской знати это был важнейший мотив: жертву надобно дезориентировать и заставить ощутить себя глупо. Пугать-то сложно, разозлишь ещё или вовсе не попадёшь, а удивлять — легко.

— Какое бессердечие вынуждать вас спасаться бегством! — Золотце подчёркнуто скосил глаза влево и чуть вниз: — В вашем-то состоянии!

— Мне просто не повезло, — пробормотала аферистка Брада с плохо скрываемой злобой.

Золотцу было плевать, как свои конфликты с аферисткой Брадой собирается разрешать Метелин, но за графа Набедренных он всерьёз оскорбился, услышав обличительную речь вольнослушателя Приблева. Выходка аферистки Брады требовала симметричного ответа, и Золотце предположил, что мистер Фрайд, коли уж он приволок с собой в Академию Брэда Джексона, должен бы о Брэде Джексоне радеть. Потому-то и стоило известить его о наличии лиц, неплохо осведомлённых о последних событиях частной жизни этого самого Брэда Джексона. Осведомлённых, возмущённых и готовых предать огласке как минимум тот факт, что мистер Фрайд ввёз кого-то в Росскую Конфедерацию по поддельным документам. И — в отличие от большинства подобных случаев — проверить несоответствие владельца своим документам просто до чрезвычайности.

Срок мистеру Фрайду и аферистке Браде они с хэром Ройшем отмерили отнюдь не людоедский — до середины лета. А ежели к пятнадцатому числу июля аферистка Брада из Петерберга не уберётся, пусть, мол, пеняют на себя.

В стихах, коими они припудрили свои требования, это было прекрасно. Как выяснилось, и на практике выглядело тоже недурственно: аферистка Брада злилась, аферистка Брада спрятала свою мальчишескую стрижку под кудрявым париком и потрудилась влезть в платье. Аферистка Брада плыла на одном корабле с Золотцем в Британию.

— Почему, кстати, вы выбрали конечным пунктом именно этот берег?

Отвечать она не хотела, вспыхнула даже:

— Вам не кажется, что вы лезете не в своё дело?

— Думаете, не в своё? Сударыня, но вы сами поспособствовали превращению себя в общественное достояние, — Золотце состроил встревоженность. — А вдруг будет качка, вам поплохеет, вы попросите меня сопроводить вас в каюту, а потом заявите, будто понесли от меня — и сразу семимесячный плод!

— Ну и хам же вы.

— А люди говорят, напротив — настоящее, мол, золотце, — лучезарно улыбнулся он.

Аферистка Брада передёрнула непривычно оголёнными плечиками.

Если кто хамом и был, так это Хикеракли — удумал тоже, незнакомым людям клички раздавать! Золотце не сразу, но сообразил, что давно уже полюбившиеся «За’Бэй» и «Скопцов» — опять его устное народное творчество. Качество этих кличек как шуток по-прежнему вызывало у Золотца множественные нарекания. Но если забыть об аспекте юмористическом и вспомнить о психологическом, то в меткости прозвищам отказать не выйдет.

Когда Хикеракли в «Пёсьем дворе» обозвал и Золотце, тот намеревался противиться, но уже к ночи понял, что это пустое — пристало-то намертво. Примирило с подобным положением дел воспоминание из раннего детства, быть может, фантомное: будто батюшка так его и называл когда-то по-росски. Расспрашивать батюшку было неловко, а потому воспоминание осталось миражом, но миражом успокоительным.

Золотце так Золотце, сойдёт за комплимент.

Аферистка Брада вдруг оперлась на его руку всем весом и едва не рухнула безо всякой качки. Золотце глянул на её вмиг побелевшее лицо и поскорее снял с безвольно повисшего запястья веер, раскрыл и применил по назначению. Обморока не случилось.

— Прошу прощения, — совсем другим голосом шепнула притихшая аферистка Брада. — Вы будете зубоскалить, но я, кажется, и в самом деле нуждаюсь в вашем сопровождении до каюты.

Золотце никак не мог отказать даме — вдруг в каюте она станет разговорчивей, чем на прогулочной палубе, где то и дело шныряют мимо прочие не надышавшиеся июнем пассажиры?

Надежды его оправдались, хоть и несколько неожиданным путём: осев на кресло, аферистка Брада не по-дамски размашистым жестом стёрла пару злых слезинок.

— Вы когда-нибудь хворали всерьёз? Не знаю, хотя бы ломали ногу? — когда Золотце помотал головой, она только с раздражением ослабила шнуровку платья. — Тогда вам уж точно не понять. Беспомощность, несносная физическая беспомощность — вот он, женский удел. Знали бы вы, как обидно ощущать предательство собственного тела! Вся эта дурнота, головокружения — такая дрянь, скажу я вам. Все твердят, будто рожать болезненно, но боли я не боюсь вовсе, а проклятая слабость сводит меня с ума. Я же держусь в седле не хуже вашей Охраны Петерберга, я же забиралась по необходимости в окна верхних этажей, я ведь даже дерусь! Пусть удар мой не тяжёл, но скорость и точность тоже дорогого стоят. А теперь… сопровождение до каюты, тьфу.

Золотце устроился на кресле напротив, каюту осмотрел, раз уж сопроводил (богато, но неуютно), разлил по бокалам газовую воду и вальяжно заметил:

— Ваше состояние временно.

— Моё состояние может повторяться с беспощадной регулярностью! Одна лишь неудача, и всё заново.