«Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ)

— Вообще-то Стошев… Это ведь Стошевым зовут того генерала, что стройку затеял? — поискал господин Драмин подтверждения у Скопцова. — Стошев всё нормально организовал. Студенты пока только из нашей Корабелки и ещё пары училищ, смены короткие, шесть часов, день через два. Даже от учёбы не слишком отвлекает. Но то Стошев, а то простые солдаты, которые за процессом надзирают.

— У них к студентам ненависть, — напоказ скорбно сообщил Хикеракли, спасибо ещё, что не завыл для наглядности. — У нас в общежитиях обыски хотели устроить, слыхали? Так вот обысков-то нет, а солдатам-то надо. И вообще у них ненависть к гражданским. — Хикеракли спешно отхлебнул ещё пива и скорчил рожу: — Они жаждут кр-р-рови.

Золотцу кривляния Хикеракли несколько приелись, так что он поискал себе другого зрелища. Зрелище обнаружилось ничем не примечательное, но в известном смысле карикатурное: префект Мальвин на Хикеракли с господином Драминым навострился так, что только блокнота ему и не хватало, каждое слово ловил. Стоявший же чуть за его спиной Тимофей Ивин выглядел сейчас образцово нездешним — видимо, заменял на посту графа Набедренных. Но его нездешность была иного толка: если бы Золотце не держался так за романное мышление, а грешил бы иногда и поэтическим тоже, он бы сказал, что Тимофей Ивин смотрел внутрь себя и видел свою смерть.

Какое счастье, что поэтическое мышление Золотцу чуждо.

— Хикеракли, вы не стращайте публику почём зря! — завернулся в шубу За’Бэй. — У меня туда кое-какие знакомцы тоже должны были ехать, я ж теперь не засну. Вы внятно, внятно излагайте, сколько крови уже пролито!

— Да так, чуток, — отмахнулся Хикеракли, хищно нависая теперь над икрой и гадами. — Попортили парочке студентов экс-терь-ер. Там, понимаете-с, все жутко недовольны, но в целом работают. Но кто-то — и нет, оставьте овации, не я — эдак умно их подцепил. Чего, говорит, вы, сильные мужики, нас, студентов, на стройки сгоняете? Самим котлованы рыть кишка тонка? Ну, понятно, задели за живое.

— Хикеракли преувеличивает, — вновь миролюбиво разъяснил господин Драмин. — Сцепились пару раз, немного подрались, но всех разняли. И не переживай, За’Бэй, там только с теми цепляются, кто сам первый лезет. Другое дело — что когда один полез, тут уж и остальные начинают.

— А Драмин преуменьшает, — Хикеракли отложил знакомство с гадами, чтобы только оставить последнее слово за собой. — Кто сам не лезет, того, как бишь... провоцируют. В общем, обстановочка. А вы тут в алмазах!

— Это шпинель, — вежливо, но безапелляционно изрёк господин Приблев, и Золотце испытал вдруг приступ нерациональной к нему приязни.

— То по правде, — ответил Хикеракли, глядя вовсе не на господина Приблева, а на Тимофея Ивина. — А по сути — алмазы. Если, что называется, об общей эстетике.

— Ежели вы сейчас по своему обыкновению название убежищу сочиняете, то какое-то оно не слишком конспиративное, — Золотце скорчил неодобрительную гримасу, которую Хикеракли, увы, пропустил.

— А всё равно приживётся, — буднично заявил он.

— …Накаляется же эта обстановочка потому, — задумчиво обратился к люстре господин Приблев, — что труд всегда должен быть оплачен — ну хоть сколько-нибудь сообразно. Ведь будь у шестичасовых смен раз в три дня некая финансовая составляющая, пусть даже и минимальная, о значимом недовольстве сейчас бы речи не шло. Зря вершители наших судеб так недооценивают систему поощрений.

— Сандрий, да какие поощрения?! — Господина Коленвала наконец отпустило его окаменение, и он с превеликим удовольствием взвился обратно: — Они не в тех категориях мыслят, для них мы рабы. Разве ж рабов поощряют? Рабов топчут, не отдавая себе отчёта, сколь зыбки в действительности все опоры рабовладения. Потому что человек не может в своём уме терпеть рабское положение, если он его сознаёт!

— Вы бы не торопилис’ о рабском положении рассуждат’, — оборвал его Плеть, — и о том, как такое положение терпят. Рабство — внутри, а не снаружи. Что легко доказат’, без усилий передав раба от хозяина к освободителю. Догадываетес’, как оно будет? — Плеть смотрел на господина Коленвала без вражды или превосходства, но с какой-то отлитой в бронзе осуждающей мудростью.

— Фрайдизм, друзья! — не сдержался За’Бэй.

— А пуст’ бы и фрайдизм, что такого? Сменис’ наша власт’ завтра на любую другую — неважно как, — всё равно то же самое будет. И вы, господин Валов, с той новой власт’ю будете мирит’ся, как сейчас с этой. Потому что привычка перед власт’ю ползат’ никуда не денется.

— Это я-то ползаю?! — побагровел господин Коленвал. Раскалился от вращения.

— Ползаешь, Коля, — прищёлкнул языком Гныщевич. — Мы все ползаем. Ты вот сколько раз на Корабелку свою жаловался? Tous les jours. То расписание тебя не устраивает, то требования к отчётным проектам, то ещё какие порядки. Но ведь продолжаешь ходить?

— Мне — нужен — этот — диплом, — сквозь зубы процедил господин Коленвал.