«Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ)

Хикеракли не ответил. Он стоял над своей кочкой и сосредоточенно что-то обдумывал.

А хэр Ройш-младший вдруг сообразил, что парадоксальным образом испытывает нечто сродни благодарности. Он чрезвычайно любил критиковать других людей, но, кажется, не был лишён брёвен в собственных накрашенных глазах.

Да, он хочет получить власть в свои руки — в руки Революционного Комитета, но почему-то он ни разу не сказал этого просто и открыто, хоть и утверждал, что честность с собой необходима. Может, дело в скорости развития событий, но и до расстрела Городского совета хэр Ройш-младший думал в схожем направлении, недавнее происшествие лишь увеличило темп. Может, дело в том, что «желание получить власть» — это абстрактная, а потому бессмысленная формулировка.

Может, дело в страхе поражения.

Спрятать свои истинные желания за частностями так же просто, как всем росам — спрятать недовольство выхолощенным и пустым Четвёртым Патриархатом за возмущениями по поводу налога на бездетность. Просто, как переписать ответ со шпаргалки.

Хэр Ройш-младший шпаргалками никогда не пользовался — и не только по причине хорошей памяти. Никакой загодя расписанный ответ не сможет точно подойти под актуальные вопросы. Чтобы не осрамиться, нужно отчётливо представлять полную картину — в том числе и глубинное её содержание.

А в глубине всё, оказывается, чрезвычайно односложно. Власть — в руки Революционного Комитета.

Как бы то ни было, благодаря пустомеле Хикеракли этот неприятный момент недостаточной честности с собой прояснился.

— Надышались уж, друг мой хэр, больше не надышимся, — налюбовавшись кочкой, Хикеракли улыбнулся уже привычно. — Вас ждёт хэр Штерц. Хотя вот что, погоди-ка. Я ведь тебя порадовал? Порадуй и ты меня, человечка скромного.

— Что ещё? — подозрительно осведомился хэр Ройш-младший.

— Скажи мне, что не станешь перед беседой с ним переодеваться.

Хэр Ройш-младший с облегчением усмехнулся.

— Это было бы пустой тратой времени.

Когда они вернулись на третий ярус, солнце уже затянулось грязными облаками, а заботливый Скопцов догадался проветрить кабинет Коленвала и сообщил, что хэр Штерц пробудился.

Хикеракли был отчасти прав: наместнику есть что рассказать Революционному Комитету. Ошибался он в том, что это даёт повод брать его в советники; умные люди редко стремятся задержаться на вторых ролях, а городской переворот наверняка подхлёстывает амбиции даже тех, кто устал от жизни. Нет, наместника следует держать за восьмью замками, предварительно как можно обстоятельнее с ним побеседовав.

Хэр Штерц под арестом, граф Набедренных остановит корабли, Золотце разузнает настроения Четвёртого Патриархата. А главное — всё это происходит под носом у Охраны Петерберга, но та не имеет об этих процессах представления, что ставит её в заведомо проигрышную позицию.

Это всё — не слепая удача, сколько бы ни повторяли сие слово другие.

Это удача зрячая.

Глава 40. Но как

— Ты ослеп? — рявкнул солдат с уродливым шрамом на правой щеке и оттолкнул старика, не убравшегося своевременно с дороги.

Старик упал неловко, как переломанная птица. Его костыль отлетел на аккуратный газон — будто бы запачкав собой жухлую траву, которую и в ноябре прилежно вычёсывали от гнили листьев. Когда старик поднял голову от дорожных камней, Тимофей понял, что тот и в самом деле слепец. Зрячий бы не оказался на пути у Охраны Петерберга.

— И чего ты тут забыл, дед? — беззлобно, но и не подав руки бросил другой солдат.

Тут — в Усадьбах — старику места не было. Самый просторный и тихий район Петерберга и на горожан поприличней всегда косился, брезгливо подбирая подол.

Всегда — это до вчерашнего дня.

— Так барон за конюшню похлёбку к обеду велит выносить, не забывает калек, — пролепетал старик, и в голосе его мелькнула жалкая, блеющая растерянность.

— И где теперь твой барон?

Остальные солдаты загоготали, кто-то из них фальшиво затянул плохой, но модный романс. «О где, о где они теперь? Не быть мне больше молодым, о кто, о кто мог угадать?..»

Тимофей склонился над стариком:

— Кто выносит тебе похлёбку?

Старик наконец учуял неладное, затрясся и прикинулся ещё и глухим.

— Кто? — с нажимом повторил Тимофей.

— Дык кухарка…

Тимофей ступил на газон за костылём — и усмехнулся. Топтать эту вычесанную траву было так же приятно, как и ходить по дорожкам Усадеб, не опасаясь, что из-за садовой ограды возле какого-нибудь особняка выйдет сторож и попросит.

Впрочем, пока он поднимал старика на ноги, солдаты кидали взгляды не менее неприязненные, чем те, что до вчерашнего дня доставались всем незваным гостям района из-за оград. Тимофею хватило усталости проигнорировать этот факт.

— Слушай внимательно: сейчас ты выманишь кухарку за конюшню. Или, если она вдруг сбежала, кого-то ещё из слуг, — бельма, что служили старику глазами, подёрнулись сомнением, и Тимофею пришлось цыкнуть: — Как хочешь, так и выманишь. Ковылял ты сюда зачем-то? Рассчитывал, значит, получить свою похлёбку. Вот и крутись. И глупостей не делай. Проболтаешься, кто тебя послал, — болтать будет нечем. Глаз у тебя нет, так хоть язык побереги.