«Пёсий двор», собачий холод. Том IV (СИ)

— Хорошо, — решился Гныщевич. — Но взамен я жду от общины идеального послушания. Тавры больше не дружина, тавры теперь настоящая force de police. Уяснил? Никакой больше добровольной помощи, это настоящая ответственность. Круглосуточный патруль улиц, серьёзная работа.

— Солдаты не обрадуются, — вытянул Цой Ночка губы трубочкой.

— А солдат не будет. Я им запретил находиться в городе.

Глаза Цоя Ночки вылезли на лоб — даже тот, что кривой.

— Как?

— Так. Генералы, оказывается, градоуправцу не подчиняются, а без Временного Расстрельного Комитета солдаты снова отвечают генералам. Выходит, глава города не контролирует вооружённые силы, должные тут у нас поддерживать порядок. Хорошенькая затея, а? И если глава города, — распалился Гныщевич, — задумает их куда-нибудь отрядить — ну, скажем, помочь с перевозом из Катыжи паровых котлов, — солдаты, оказывается, могут этому самому главе заявить, что он-де ими не командует, у них другие дела имеются! И какие дела? Полигонишки какие-то строить! Ну а раз уж им армейские интересы дороже городских, то и нечего таким эгоистам в городе делать. Rien!

— Но вед’ эти полигоны, наверное, важны? — осторожно предположил Цой Ночка.

— Я решаю, что важно, а что неважно, — огрызнулся Гныщевич. — Полигоны эти — для учений и подготовки новых солдат. Новые солдаты нужны. Как и паровые котлы. Хотят распоряжаться — пусть катятся на полигоны, а городской полицией отныне станут тавры. И вообще — охранять город не солдатское дело.

— «Полицией», — усмехнулся Цой Ночка, — любишь ты, мал’чик мой, словцо откопат’. Но солдаты Охраны Петерберга остаются гражданами Петерберга.

— Без шинелей и ружей — хоть сорок раз. А в качестве солдат — ни шагу за казармы. Только не как раньше, а внутрь.

Потренировав ещё немного мускулатуру губ, Цой Ночка наконец-то смирился со своей участью. Смирился! С тем, что ему предлагают один из важнейших постов в городе!

— Ты всю жизнь мне плешь проедал, что я должен-де с тобой расплатиться! — не удержавшись, гаркнул Гныщевич ему в спину. — Чем это не расплата?

— Лучшая расплата, мал’чик мой, — твои собственные успехи, — смиренно заметил Цой Ночка, и Гныщевич вдруг понял, что не понял, ирония ли это.

И если не ирония, то как к таким речам отнестись. Столько лет пил кровь, а теперь вдруг выясняется, что это была не последняя капля умирающему, а коктейль от жары? Совсем сдурел старикан. Нет, Цой Ночка не таков. Цой Ночка за сентиментальностью своего не упустит.

Дверь за кровопийцей ещё не успела закрыться, как в неё скользнул господин Туралеев, всем своим видом выражая предельную услужливость. От господина Туралеева с Гныщевичем случалось нечто наподобие того, что он испытывал на младшем курсе, когда кто-нибудь косо смотрел на Плеть. Волосы на груди вставали дыбом. Потому что господин Туралеев почитал себя ловкачом, но Гныщевич-то слышал смешки у себя за спиной.

И покуда жизнь не подкидывала возможности преподнести ловкачу урок, с этим оставалось только смириться, так что Гныщевич нацепил медовую гримасу.

— Что у нас сегодня, Анжей Войцехович?

— Ваша корреспонденция, — столь же медово протянул Туралеев пачку конвертов. — После обеда — повторные слушания по охранным мерам в Порту, в прошлый раз мы не пришли к консенсусу, потом…

— Слушания можно отменить, я cette question решил, — перебил Гныщевич, потянулся сначала к перу, вспомнил, скривился и ухватил факсимильную печать, коей и припечатал заготовленную бумагу. — С сегодняшнего дня в городскую полицию производится таврская дружина. Думаю, уж по портовым-то вопросам я сумею найти с ними понимание и без слушаний.

Он с удовлетворением отметил, что Туралеев застыл.

— Вот как, — документ свежо хрустнул в туралеевских пальцах. — Ряды этой, как вы выражаетесь, полиции открыты?

— В смысле? — не понял Гныщевич. Туралеев издал еле слышный вздох разочарования.

— Вы изволили учредить новую институцию. А это значит, что кто-нибудь захочет вступить в её ряды. Верно ли я понимаю, что это невозможно, а набор производится по национальному признаку?

— Вот когда придут желающие, тогда и обсудим, — быстро ответил Гныщевич. — Что у меня в первой половине дня? Просители?

— Первая половина дня свободна. Можете разобрать корреспонденцию.

— Я сам решу, что мне можно. Как это «свободна»? Никто не желает увидеть градоуправца?

— Желающие есть, но… мы с господином Приблевым пригласили всех значимых просителей к себе. — Улыбка Туралеева в который раз взяла новые высоты неискренности. — В конце концов, у вас много бумажных дел, да и вряд ли вам так уж интересны все эти мистеры флокхарты, мсье жюмьены и так далее. Я, конечно, могу всё переиграть…

— Не стоит, — оборвал его Гныщевич, — вы свободны.

Ему потребовалось отвернуться к окну и даже прижаться к холодному стеклу лбом, чтобы выпустить пар. Шляпа мягко скатилась на ковёр. Господин Туралеев simplement и со смехом демонстрировал, что градоуправец — это такая девица в танце, и задача любого порядочного человека — ей вертеть. Особенно паршиво было то, что ему это удавалось.