Пётр и Павел. 1957 год

– Ты чего орёшь? – за спиной Павла Петровича рявкнул густой мощный бас. Истошные вопли женщины заглушили всё вокруг, и он не слышал, как на пятом этаже хлопнула дверь лифта. Крепко сбитый, коренастый здоровяк оказался с ним рядом.

– Витюша! Это – бандит!.. Звони 02!..Ты в его зенки глянь!.. Убийца! – страх в присутствии мужа у неё прошёл, и теперь она испытывала жгучее наслаждение оттого, что могла изображать жертву маньяка-убийцы. Какой талант пропадает!

– Элька!.. Заткнись!..

Одного этого возгласа оказалось достаточно, чтобы дама мгновенно стихла.

– Товарищ, ты ко мне? – заметно было, что Виктор Николаевич не очень хорошо себя чувствует. Три бутылки пива и чекушка "Московской", нахально вылезавшие из ячеек авоськи, откровенней любого врачебного диагноза говорили о том, какой недуг поразил его сегодня с самого утра.

Троицкий понял: ничего путного в присутствии Эльки он объяснить не сумеет и согласно кивнул.

– К вам, Виктор Николаевич… К вам.

– Витюша!.. Он врёт!.. Только что сам мне сказал…

– Тебе что было сказано, дура? – Элькин муж не терпел возражений. – А ну, брысь на кухню, и чтобы я тебя до самого вечера не видал!

Разобиженная дама поджала губки.

– Сам дурак!.. Увидишь!.. Этот уголовник тебя так облапошит…

Она не успела договорить. Звонкий тяжёлый шлепок сотряс её необъятный зад и гулким эхом отозвался под сводами второго подъезда. Она вскрикнула и быстро ретировалась. Дважды повторять ей было не нужно.

– Пошли ко мне в кабинет. Эта скважина и поговорить нормально не даст, – Виктор Николаевич прикрыл дверь на лестницу и, снимая пальто, спросил. – Тебя как зовут?

– Павел Петрович.

– Раздевайся, Павел Петрович, и потопали.

Как и предполагал Троицкий, кабинет нового хозяина его бывшей квартиры помещался там же, где был когда-то и его кабинет. Более того, когда он переступил знакомый порог, невольно "ахнул": его письменный стол, его оттоманка, кресло и даже ковёр на стене, так и остались на прежних местах, словно дожидались возвращения своего хозяина, отлучившегося из дому на короткий срок. Лишь незнакомые фотографии на стенах и новые, неизвестные ему книги в шкафу говорили: а хозяин-то у нас новый!.. Интересно, в других комнатах тоже так же, как было прежде, или новые хозяева всё-таки поменяли обстановку?

– Пиво будешь? – Виктор Николаевич обручальным кольцом ловко откупорил бутылку "Жигулёвского" и, не дожидаясь ответа, томимый мучительной жаждой, припал к его живительному горлышку. Отпив примерно три четверти, оторвался от бутылки, переводя дух.

– Уф!.. И ведь знаю: всё равно не поможет, а хорошо… Зря отказываешься, Павел. Мне и двух бутылок выше крыши. К тому же… – он зябко передёрнул плечами, фыркнул и сорвал с чекушки белую пробку-безкозырку и, наливая её содержимое в тонкий стакан, обратился к самому себе с полным дружеского участия словом. – Крепись, Виктор Николаевич… Понимаю, как тебе тяжело и не хочется, но… Надо, дорогой ты мой… Надо!.. Как тебя в школе учили?.. Большевики умирают, но не сдаются.

И к ужасу Павла Петровича медленно, глоток за глотком выпил полный стакан водки.

Вслед за последним глотком страшная конвульсия сотрясла его крепко сбитое тело. Казалось, человек сейчас, прямо на глазах потрясённого Троицкого, завяжется в узел!.. Но!.. Постепенно черты лица разгладились, движения обрели покойную мягкость, и даже невооружённым глазом видно было, как сладкое облегчение овладевает всем его существом.

– Теперь можно жить, – умиротворённо произнёс Виктор Николаевич и широко улыбнулся. И в золотом блеске его улыбки запрыгали, заиграли солнечные зайчики. Это было второе потрясение Павла Петровича за сегодняшний день. За всю свою жизнь ни у одного человека он не видал ещё такое количество золота во рту.

– Рассказывай, зачем пришёл, – новый хозяин бывшей квартиры Троицкого развалился в его кресле, закурил папироску "Герцеговина Флор" и блаженно прищурил глаза.

– Поступок мой трудно объяснить с общепринятой точки зрения, – начал Павел Петрович издалека, но тут же разозлился и сказал, глядя прямо в ласковые довольные глаза своего собеседника, не думая о последствиях. – Вы сидите в моём кресле, дорогой товарищ. В тридцать втором году я купил это кресло в комиссионке на Арбате и, как сейчас помню, заплатил за него двадцать шесть рублей. Немалые деньги по тем временам.

С Виктором Николаевичем случился столбняк. Он в изумлении застыл, забыв вынуть изо рта дымящуюся папиросу.

– Ты это… Того… Ты случаем… У тебя с головой всё в порядке?..

– Абсолютно, – Павлом Петровичем вдруг овладела какая-то спокойная решимость. – В этой квартире я прожил шесть лет. Двадцать первого ноября тридцать восьмого года мы с моей женой Зинаидой Николаевной вышли из дома и на моей служебной машине поехали в Большой театр. К сожалению, вернуться домой в тот вечер мне не довелось…

– Из-за чего это? – так и не пришедший в себя новый хозяин квартиры задал идиотский вопрос.

– Сначала меня отвели на Лубянку, а потом, много позже, я всё своё свободное время провёл в лагере общего режима.

– А-а-а!..