Пётр и Павел. 1957 год

Когда в детстве Павел впервые услышал это загадочное слово, ему представилась сказочная картина: поваленные вековые деревья в три обхвата, непроходимые заросли колючего кустарника, стеной встающие на пути, высокая по пояс трава, хватающая путника за ноги, притаившиеся под сенью разлапистых елей укромные лесные поляны. Словом, настоящее царство Берендея, бородатых лесовиков и бабы-яги… А на деле оказалось, что ничего сказочного тут нет и северная тайга безрадостна и убога. Вместо вековых деревьев – низенькие корявые березки, вместо могучих елей – чахлые сосенки, и голые жерди сухостоя, и пожухлая трава, и скучный подлесок. Да ещё – сплошные болотца, покрытые ковром пушистого мшанника всех цветов и оттенков, на которых к концу короткого северного лета появляется алая ягодная россыпь. Вот и теперь, стоит только выйти за ворота, как повсюду, куда ни глянь, краснеют среди ярко-зелёных листочков крупные ягоды клюквы, коралловые гроздья брусники, так что и ступить некуда. Попробуй – тут же брызнет из-под ног ягодный сок. И, пока не покрыл эту таёжную роскошь первый снег, вся здешняя братва набрасывается на ягодные плантации, чтобы долгой зимой не загнуться от цынги и прочей лагерной хвори. И не беда, что набеги эти чаще всего заканчиваются длинными очередями в "нужник". Инстинкт самосохранения берёт своё.

Но сегодня Павлу было не до ягод. Он шёл по знакомой улице и не узнавал её.

Низкое северное солнце оранжево полыхало в узких окошках бараков и бросало на землю длинные тени, а густая синева безоблачного неба, казалось, звенела в морозном воздухе. Тёмные лужи затянуло корочкой льда, и, когда нога невзначай ступала на их гладкую блестящую поверхность, из-под резиновой подошвы кирзового башмака разбегалась в разные стороны прозрачная паутинка тоненьких трещин.

"Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора:
Весь день стоит как бы хрустальный
И лучезарны вечера…"

Кажется, так у Тютчева?.. Да, кажется, так.

Но почему эти строки именно сейчас вспыхнули в его памяти?.. Почему где-то в потаённом уголке измученной души затеплилась щемящая, нечаянная радость и впервые за долгие годы неволи шевельнулось зыбкое предчувствие близкого счастья? Почему к горлу подступил жгучий комок и голова закружилась от радостных, но таких далёких воспоминаний? Отчего сердце так отчаянно забилось в груди, готовое или выскочить наружу, или разорваться в клочья?

Лишенный возможности переписываться с родными, Троицкий за долгие годы заключения привык к тому, что узнать что-либо о судьбе жены и сына невозможно. И это хоть как-то, но успокаивало… Вернее, дарило надежду. А вдруг?!.. Ведь случаются чудеса на свете?.. И вот теперь…

Обретение свободы превращало эти жалкие потуги самоуспокоения в прах. Хочешь, не хочешь, но ты должен узнать правду. Какой бы жестокой она ни была. И эта неотвратимость пугала. До дрожи в руках. Мысль о том, что его арест мог стать причиной гибели самых дорогих для него людей, сводила с ума.

Чтобы привести разворошённые чувства и мысли в порядок, Павел присел на скамью.

"Спокойней, Павел Петрович!.. Что это вы нервишки свои распустили, как институтка перед экзаменом?.. Ты же не знаешь ещё, для чего тебя к начальнику лагеря вызывают. Мало ли причин может быть?.. Так что успокойся и волю нервам своим не давай".

Кто-то тихонько сел подле него.

Не поднимая головы, Павел угадал – отец Серафим. Этот сухой долговязый старик каким-то непостижимым образом всегда оказывался рядом с ним в нужную минуту.

– Ты чего это, друже, голову повесил?.. Тебе ликовать надо – на волю выходишь.

Павел усмехнулся.

– И то… Другой на моём месте плясал бы от радости, а у меня вот… разлад в душе… – и вдруг резко вскинул на отца Серафима тревожный растерянный взгляд. – Трушу я, отче!.. Веришь ли, никогда так не трусил, как теперь!..

– Думаешь, удивил?.. – улыбнулся беззубым ртом батюшка. – Даже самые отчаянные храбрецы перед тем, как в таёжные дебри ступить, крестятся не переставая. А для тебя жизнь за "колючкой" те же самые дебри и есть. Свобода – она для тварей небесных привычное состояние, а для нас, грешных, – обуза и великая ответственность.

Павел, не отводя взгляда от хитро прищуренных глаз старика, спросил:

– Вот и ответь мне, отче, что же такое эта самая "свобода"?..

Отец Серафим по многолетней привычке почесал подбородок, то место, где в прежние, долагерные, времена кустилась его реденькая бородёнка. В сложных ситуациях любил он её почёсывать, и, судя по всему, привычка эта помогала: даже из самых щекотливых ситуаций выпутывался. А тут такой вопросец!.. Поди ответь на него!..