Пётр и Павел. 1957 год

– Ежели б не война, моя Ганночка точь-в-точь такая ж была б… – он застонал, замотал головой. – Нет, ты мне, батя, скажи, хто придумал, чтобы детишек на войне убивать?.. Ну, нас, мужиков, понятно: мы, может, для того и зроблены. Может, это наша… наша, – старшине очень хотелось найти точное слово, – во! работа! Согласен. Но вот баб и детишек за што?.. Ведь несправедливость это, а для чего?! Ни одна душа растолковать мне не може… Ты где воевал?

– Нигде. Не довелось мне как-то повоевать.

– Ну, тогда навряд поймёшь… Я в Вене войну кончил, а воевал знаешь для чего? "За Родину! За Сталина!", думаешь? Як бы не так! Дюже хотелось поскорее домой. Вникаешь? Ну, возвернулся, и шо?.. Дома нет!.. И никого в том дому нет… То есть совсем никого… И вышло… зря я так торопился… Один, як перст, Тарас Стецюк на земли остался… Прочие уси… – он кивнул головой вверх, – меня там дожидаются. А я вот тут подзадержался чуток…

Он помолчал, покрутил в широких ладонях пустой стакан.

– Вот ведь як любопытно житуха наша устроена!.. Ты токо вникни!.. По жизни уси люди на две половинки разделились: одни, которые счастливые… ну, более-менее… И другие, которые наоборот. Невезучие то есть. Я – из вторых. А почему? Отвечаю… Усю дорогу мне не фартит… Ну, то есть абсолютно и безповоротно! Ты гляди: школы я не закончил, всего восемь классов, а без образования, сам знаешь. Папашка на пилораме руку по локоть оттяпал, а в доме восемь ртов, и уси есть просят. Потому лётчик из меня не вышел, а получился… дояр. Нет, ты вникни, героическую профессию на бабью променял. Заместо того, штоб под небесами летать, я по колено в дерьме коров за титьки дёргал! Да надо мной уси пацаны, як жеребчики ржали… Ладно, проехали. И хоша издевались надо мной, а токо, когда женился Стецюк, уси хохмачи чуть не лопнули. От зависти. Жинка у меня така гарнесенька была – чернобрива та черноока!.. Кажись, живи, Тараска, да радуйся, так нет! Лариса моя, ластонька моя чернобровая, возьми, да и помри в родах!.. Ну шо за невезуха така, скажи!.. И осталась у меня Ганночка – и утешение мне, и отрада! Но… Паскуда-Гитлер и это счастье моё порушил!.. Ей бы в том годе в аккурат шестнадцать исполнилось… – по щеке его поползла предательская слеза. – Вот и остался я на сверхсрочную, потому як деваться мне, Петрович, некуда… Абсолютно и безповоротно.

Потом он долго молчал, думал о чём-то своём, невесёлом. И вдруг рассмеялся:

– Нет, невезуха моя, видать, ни в жисть не закончится. Ты знаешь, куда я еду?

– Нет.

– И я не знаю.

Павел Петрович опешил:

– Я паровоз потерял, – с горечью признался старшина.

– То есть как… "паровоз"?!..

– Натурально, – и, заметив недоумение Павла Петровича, разъяснил: – Нашей части паровоз подарили… Управление железной дороги… Ну, и отправил меня командир в Кутьму подарок получать, чтобы, значит, доставить в расположение части в целости и сохранности. Я подарок получил чин-чинарём, расписался в ведомости, як полагается, еле-еле за две бутылки уломал начальника станции Кутьма прицепить паровоз к пассажирскому составу, а сам барином на верхней полке в плацкартном вагоне и, честно признаюсь, маленько напозволял себе… Расслабился. И шо б итоге?.. Сам-то я к месту назначения прибыл, а паровоз… Тю-тю… Отцепили подарунок железнодорожников где-то по пути, а в яком именно месте – неизвестно. Вот и еду я неведомо куда, искать неведомо як свою дорогую пропажу. Командир так и сказал: "Без паровоза лучше тебе, Стецюк, не возвращаться!.." А як его найдёшь? Стибрили, думаю, окончательно и безповоротно!.. Давай, Петрович, знаешь, за шо выпьем?.. Чтобы паровозные страдания мои благополучно закончились!.. Не век же мне по железным дорогам мыкаться.

Он взял бутылку, чтобы разлить водку, и только тут заметил: свою прежнюю порцию Павел Петрович почти не тронул.

– Петрович!.. Так мы не уговаривались!.. Пей до дна, не годится злобу в стакане оставлять. Нехорошо.

Старшина залпом отправил содержимое своего стакана в рот и не поморщился. Павел решился последовать его примеру, но на половине глотка задохнулся, жестоко закашлялся.

– Не у то горло пошло? – старшина дубасил его своей здоровенной лапой по спине. – Эх, ты, бедолага!

– Давно водку не пил, – с трудом выдавил из себя Павел Петрович, еле отдышавшись.

– А шо это значит – давно?.. Неделю?.. Две?..

– Да нет, подольше… девятнадцать лет…

– Шо ты сказал?!.. – теперь от удивления и ужаса задохнулся Тарас. – Скоко-скоко?!.. Девятнадцать?!..

– Без малого.

– Заливаешь!.. Ни за шо не поверю… штобы… стоко лет!.. Ведь так и помереть можно!..

– Не хочешь, не верь, – улыбнулся Павел Петрович.

– И ни грамма?..

– Ни капельки.

– А як же ты?!.. – старшина был потрясён. – Як жил?.. Чем занимался?!.. Да не, такое ни один нормальный мужик не выдюжит!

– Значит, я ненормальный, – Павел Петрович понял: пьющему человеку в реальность его слов поверить почти невозможно, и, горько усмехнувшись, добавил. – Но ты не думай, я не одинок… Нас таких, "ненормальных", довольно много по всему Союзу разбросано.