Пиппа проходит

Черней всего, черней самих ресниц;

Не красит ли она их, вот вопрос!

Она была строга, и газ

Одел ее и скрыл от нас;

Невеста — чтоб смотреть и чуть касаться,

О, чуть касаться, Юлий! — так нежны

Они, и с ними должно обращаться,

Как бы с цветами первыми весны!

Живут легко и мягко эти дамы,

А наш румянец удивлял бы прямо;

Храни же этих щек оттенок, близкий к снегу,

Патрицианских ног изысканную негу,

И мускулы пусть движутся всегда

С такою сдержанностью дивной, как тогда;

Ходи она, как я, по улице весенней,

Босая и открытые колени,

Как дали бы тогда возлюбленному свет

Девичий поцелуй, трепещущий ответ?

О, то не зависть, нет!

— О, нет! — Когда бы я имела право

Отказываться или выбирать,

Подумайте, могла ли б я желать

Любви, оковывающей лукаво?

Она связала бы все существо мое;

Мне все равно, терять иль получить ее!

Любовник холоден, жену не любит муж,

Любовь к родителям — вот верный путь для душ;

Под вечер мать и сын, прекрасной парой,

Беседуют на башне; почему ж

Не быть Луиджи мне? Приют их старый,

Для ящериц приют, всю зиму жив,

Там каждый рад и, друга посвятив

В свои мечты на Новый год, счастлив

(Я замечала, что по вечерам

Луиджи с матерью всегда сидят в аллее

У старой башни и болтают там,

Ясней любовников, но и друзей нежнее).

Пусть обо мне заботятся, хранят

Меня от зла, как в сказке говорят;

Пусть буду я Луиджи… Если б знать

Могла я моего отца иль мать!

Но, если уж сказать, одна любовь сильна:

То — Божья; надо мной что ж не взойдет она,

Как там, над Монсеньоровым челом,

Который в эту ночь благословляет дом,

Где мертвый брат его, а Бог благословит

Глаза, что светятся, и сердце, что дрожит

Любовью; я хотела бы стать им,

Священником любимым и святым!

Но что? Любви святой я приобщилась, ах!

Что в новогодних слышится стихах,

И разве смысл иной звучит в словах

Перед Богом все равны, узнай;

И, если Он вступает в рай,

Наш мир исполнен только Им,

И злой и добрый Им любим;

Мы куклы Бога; в этом свете

Ни первых, ни последних нет.

Не молви «глупость» ни про что,

Оно не менее, чем то,

Что все великим назовут;

Освободи меня от пут

Разнообразных жизней! Мне

Довольно и одной вполне!

И больше, больше этого! — О, да —

Я мимо счастья их пройду, горда,

Не позавидовав, чем уступлю я им,

Полезна людям, Господу мила!

Ах, этот праздник хочет быть храним,

Как будто бы он из стекла!

Пусть светит солнце! Не к чему роптать!

Ведь ты, мой День, меня ведешь опять

Вниз по тропинке, где сияет хмель,

Росой в лесу слепом из-за кустов,

Где не взмывала ласточка досель

И не звучал стрекоз веселый зов —

Веселый зов!

(Выходит на улицу.)

[I]

Утро. На холме, в оранжерее Оттима, жена Луки, и ее любовник, немец

Себальд.

Себальд

(поет)

Сон, беги от бдящих очей!

День очами сверкнул — посмей!

Ночь глубоко глазами пей!

Оттима

Ночь? Такова на Рейне ночь, быть может;

А этот красный луч сквозь щели ставен

Мы называем утром: погляди же,

Но осторожно, ощупью! Ведь всюду

Герань высокая! Толкни решетку —

За раму! Нет, прошу тебя! Себальд,

Ты всю меня осыпал пылью! Видишь,

Сюда засов, сюда! Ну, ты доволен,

Иль хочешь что-нибудь еще испортить?

Целуй, и мы друзья, Себальд! Уж утро?

Ну, так молчи тогда!

Себальд

Да, так бывало!

Всегда твой дом бывал, я помню, заперт

До полдня — я заметил то, блуждая

Здесь утром, по долине, где, в ручье

Стирая платье, девушки шумели

И медленных быков вели крестьяне, —

Но нет, твой дом не открывал ни глаза,

Там мудро ты свой заговор творила,

Природа — свой снаружи: я смотрел —

А ставни и заржавленные брусья,

Как смерть, молчали, слепы в волнах света;

О, вспоминаю! — Шутники смеялись:

«Там спит старик с женою молодою!»

Был дом — его, и этот стул, и рама!

Оттима

Ах, утро! Вижу я, Святого Марка

Чернеет колокольня. Стой: Виченца,

Должно быть, там… Там Падуя синеет!

Смотри, за пальцем взглядом следуй —

Себальд

Утро?

Мне кажется, что это ночь, но с солнцем:

Где свежесть? Где роса? Тот куст, что ранил

Я вечером вчера, сюда взбираясь,

Все никнет. Видишь след моей ноги

В пыли порога?

Оттима

О, закрой же ставню!

Себальд

Нет! Запах крови здесь мне так тяжел,

Уж лучше утро —

Ну, прогоним мир!

Ну, как теперь, Оттима? Там проклятье!

И мир, и внешнее! Так сбросим маски:

Что чувствуешь теперь ты? Обо всем

Поговорим!

Оттима

Нет, говорить не надо.

Себальд

Нет, надо говорить, еще и снова,

Чтоб слово стало словом. «Кровь его»,

Возьмем хоть их, — лишь «кровь его» и больше

Не значит ничего. Я повторяю,

«Кровь»…

Оттима

Если бы раскаивалась я

В поступке —

Себальд

Каяться? Но почему?

Что ты подумала? И говорил я разве,

Что каюсь?

Оттима

Нет, сказала я: поступок —

Себальд

«Поступок» и «событье» — а недавно

«Плод нашей страсти» — к черту ханжество.

Скажи раз навсегда: Лука был скучен,

И мы его убийцы —

Оттима

Вот вино —

Я принесла его с собой из дому.

Есть красное и белое, на выбор.

Себальд

Но я его убийца! И кто ты?

Оттима

Вон тащится куда-то из собора

Монах Бенет в коричневой хламиде,

Босой — всегда, все в том же месте церкви

Стоит под каменной стеной у входа;

За часть стены его я принимала,

Когда он отделялся от нее,