Пир Джона Сатурналла

Джона накрыла волна шума: кричащие голоса, грохот котлов, лязг сковород, стук ножей и глухие удары мясницких топоров по чурбанам. Мощный поток ароматов затопил обоняние, густой, как наваристый суп, и напоенный пряными парами: сахарные пудры и фруктовые цукаты, шматы сырой говядины и вареная капуста, истекающий соком репчатый лук и пареная свекла. Широким валом накатывал запах свежеиспеченного хлеба, за ним тянулся сладкий дух пирожных. Вслед за запахом жареных каплунов и тушеного бекона наплывал запах подчерненных дымом окороков, висящих в очаге. Где-то на медленном огне томилась рыба в остром кисло-сладком соусе, сложные ароматы которого сплетались и завивались в воздухе спиралью… Сильфий, подумал Джон. Уже в следующий миг сильфий затерялся среди мешанины запахов, исходящих от других котлов, сковород и огромных дымящихся горшков. Богатейший букет обонятельно-вкусовых впечатлений всколыхнул память, вызывая к жизни образы уставленных яствами столов. На мгновение Джон перенесся в лес Баклы и вновь услышал матушкин голос, читающий описания блюд, вновь ощутил, как горячее пряное вино проливается в нутро целебным бальзамом, заглушая голод, изгоняя холод и даже угашая гнев. Он закрыл глаза и медленно вдохнул, втягивая упоительные ароматы все глубже, глубже…

— Эй, что с тобой?

— А? — Джон, вздрогнув, открыл глаза.

Филип тревожно всматривался в него:

— Уж не собираешься ли ты сблевануть?

Джон с усилием покачал головой.

— И слава богу. — Филип указал на темный деревянный щит, приколоченный над дверью. — Блевать воспрещается правилами.

Сводчатый потолок подпирали толстые колонны; дневной свет проникал через полукруглые окна в продольной стене, размещенные высоко над полом. В середине кухни теснились тяжелые столы, где мужчины в фартуках и косынках рубили, крошили, разделывали и увязывали. Между ними пробирались поварята, — шатаясь под тяжестью подносов и сковород, они направлялись к широким аркам в дальнем конце помещения и проходу за ними. Мужчины, стоявшие вокруг одного из центральных столов, быстро крутили над головой белые тряпичные свертки, словно исполняя странный танец.

— Мастер Сковелл говорит, кухня старше дома, — продолжал Филип. — А очаг даже старше кухни. Если он погаснет… — он чиркнул пальцем по горлу, — пиши пропало.

В этот момент мужчины, крутившие над головой тряпичные свертки, одновременно бросили их на середину стола, и из них высыпалась куча ярко-зеленых листьев.

— Салатный стол, — пояснил Филип. — Только для салатной зелени.

Поодаль от салатного стола один из поваров снимал с громоздкой деревянной стойки, установленной у высокого буфета, подносы размером с хорошее тележное колесо. Потом с криком «Поберегись!» он принялся запускать один за другим по полу. Мужчины и мальчишки подались в стороны, когда металлические диски, вихляя и погромыхивая на каменных плитах, покатились через все помещение, прямиком в поджидающие руки. На каждый поднос с грохотом ставилась стопка оловянных плошек, после чего его уносили в дальний конец кухни, к гигантскому очагу, занимавшему всю поперечную стену. Там высокий длинноусый мужчина медленно выписывал мешалкой восьмерки в большом котле, а его приземистый напарник ловко орудовал поварешкой. В миски вязко шлепались дымящиеся лепешки серой овсянки.

— Все, с завтраком управились, — сказал Филип. — Я про нас говорю, про кухню. Которые наверху, они еще набивают брюхо. — Он пренебрежительно ткнул пальцем в потолок.

— Которые наверху?

— Домашняя прислуга. Мы с ними никаких дел не водим. Только кормим, и все.

Повара по всей кухне поминутно выкрикивали приказы: «Воды сюда!», «Точило мне!», «Выпотрошить живо!» — и всякий раз один из младших поваров или поварят срывался с места, чтобы поднести-отнести-подержать-убрать или пособить в какой-нибудь загадочной кухонной работе.

За высоким буфетом Джон заметил выход в широкий коридор с круговой лестницей. Над зияющим очагом поднимался громадный дымоход, по обеим сторонам которого высились поленницы дров. Внезапно ноздрей мальчика коснулся новый запах, острый и сочный одновременно. На скамье поблизости стояла деревянная клеть, и в соломе там уютно покоилась дюжина или больше ярко-желтых фруктов с восковой пупырчатой кожурой. Он видел такие плоды в матушкиной книге и теперь зачарованно уставился на них.

— Ты что, впервые лимоны видишь? — спросил Филип Элстерстрит.

— Нет, конечно, — пробормотал Джон. — Просто я не знал.

— Чего не знал?

Джон поколебался:

— Не знал, что они желтые.

Филип недоуменно глянул на него в очередной раз. На другом конце очага, рядом с широкими арками, в воздух всплыло огромное облако пара. Оттуда повеяло запахом рыбного супа. Четверо мужчин в красных ливрейных куртках и фартуках быстро отступили назад, чтоб не обожгло. Один из них обернулся и заметил мальчиков.

— Эй вы, двое! — крикнул лысый коротышка через всю кухню. — Подите сюда!

— Это мастер Генри, — прошептал Филип. — Брат Джоша.

— Знаю, — откликнулся Джон, пытаясь сообразить, как следует обращаться к мужчине. Надо смотреть в лицо, подумал он. Или нет, не надо.