Пир на закате солнца

В машине Катя устроилась на заднем сиденье. Что-то не везет с материалами в последние дни. Столько тем вроде было, а писать не о чем. И сегодняшняя поездка впустую.

Они ехали мимо парка Архангельское. Отделение милиции располагалось через дорогу от главного входа. Катя бездумно смотрела на ограду, на зеленые кроны. Вон шпиль дворца блеснул…

Две фигуры на фоне парковой стены. Катя и на них смотрела отрешенно, но вдруг…

– Пожалуйста, сбавьте скорость!

Водитель удивленно оглянулся и сбросил газ.

Две фигуры на фоне ограды – мальчик и молодая женщина. Это был Данила – Катя узнала его. Женщина была темноволосой, коротко стриженной.

Ее лицо…

БЛЮДО С АПЕЛЬСИНАМИ… Она вошла и забрала его…

Катя узнала медсестру из госпиталя Наталью Багрову – ту самую, о которой она, заинтригованная ее болезненным видом, расспрашивала санитара.

Глава 22 Ожерелье

Все обошлось – сознавать это было приятно. Шелковые простыни были тоже приятными, холодили кожу.

Андрей Угаров повернулся на спину – чужая постель, чужие шторы, чужой потолок. Все чужое, а женщина, что рядом с ним на этих шелковых простынях, она…

– Эй, как там наверху?

Анна Гаррис прижалась к его груди. Она так и лучилась счастьем – как же, ведь она спасла его, вытащила из тюрьмы.

Надо отдать ей должное: сумела. Один звонок по телефону и…

– Я все, все для тебя сделаю. Все, что захочешь, Андрюша. Только будь со мной.

Что ж, все имеет свою цену. Шелковые простыни лучше, чем жесткие нары. Воля лучше тюрьмы.

Один звонок по телефону, и сразу столько энтузиазма, такие усилия: модный адвокат (откуда, кстати, она его знает?), «Бентли», ночная суматоха, полный шухер среди ментов и…

И все.

И это все она сделала для него.

Анна…

– Что? Ты меня зовешь, хороший мой?

Он притворился спящим. Разговаривать будем потом, сладкая моя. Дай мне отдых. Столько всего случилось за эти сутки – «Купол», задержание, свобода, лобзания на заднем сиденье.

Как же она торопилась привезти его к себе, забрать, завладеть им. Выручила из тюрьмы и теперь считает его обязанным ей. Считает полной своей собственностью, игрушкой своей.

Что ж, поиграем, Аня…

Только вот вопрос – все ли мои игры известны тебе?

– Я тебя люблю, я так тебя люблю… Ты слышишь? Я люблю, люблю тебя, ты мой… не слышит, спит…

Я СЛЫШУ.

Я ДУМАЮ.

Я НЕ ЗНАЮ…

Что теперь будет? Надолго ли эта свобода? Что, если у НИХ появятся и другие свидетели? Там, в кабинете следователя…

Там, у НИХ, он вел себя неправильно. А в парке он вел себя как последний… Ну, что толку теперь себя ругать.

Эта баба, толстая корова с крашеными волосами… Конечно же, он помнит ее – пленка не врет. Он шел за ней – там, тогда. Гравий шуршал под ногами. Она не торопилась. И он тоже не спешил.

Парковая аллея – та самая, где когда-то мать сказала отцу… А отец влепил ей пощечину, не сдержался.

Розовый гравий, свет, пробивающийся сквозь зелень, – оранжевый свет вечерний. Скоро стемнеет.

Шпалеры, увитые розами, – зеленая стена. Перед тем как свернуть, ОНА оглянулась.

Этого на пленке не было. Женщина, которую они называли потерпевшей, оглянулась. Он остановился и сделал вид, что рассматривает бутоны, дотронулся до одного, похожего на зеленую шишечку. Укололся о шипы.

Маленькая ранка, кровь… У крови такой странный вкус…

ОНА вышла из ворот и стала переходить улицу. А он сел за руль, включил зажигание. Этого тоже не было на пленке. Он поехал за ней – медленно, очень медленно.

ОНА шла – он ехал. Он преследовал ее?

Старый домишко, заросший палисадник, гнилая калитка.

Солнце село, свет оранжевый, свет вечерний отражался в стеклах окон.

Оранжевый свет…

Так бывает, наверное, только во сне: свет вспыхнул – огненный пульсар, ослепляя, наваливаясь на грудь тяжестью, впиваясь болью в виски.

Солнце над горами. И нет никакой аллеи. Нет тени от старых лип, нет гравия, нет розовых шпалер.

Только пыль, пыль, пыль – белая, мелкая, взвихренная порывом ветра.

Выстрел!

Пыль в вашем горле.

Выстрел!

Совсем близко. Кто стреляет?

Машина горит – там, вдалеке, это видно с холма: столб черного дыма.

Выстрел!

Кто-то бежит по дороге – среди пыли, гари, среди этого оранжевого зноя. Невысокая фигурка… какой-то оборванец… нет, кажется, ребенок… Мальчишка…

Он что-то тащит на плече. И ноша эта для него – не обуза.

Выстрел! Осечка!

Существо на дороге оборачивается. Отсюда не разглядеть… двигается как-то странно… Странно… Но отсюда не разглядеть…

КУДА ОНО ДЕЛОСЬ?

То, что было ношей, теперь лежит на дороге, в пыли. Пестрый подол платья, загорелые ноги в стоптанных детских сандалиях.

Так бывает только во сне: спутанные волосы закрывают лицо, надо лишь протянуть руку, чтобы отбросить пряди.

Девочка лет двенадцати, надо же… И он ее знает. Это Лера, сестра Полины, несколько раз он видел ее, однажды даже подвозил их обеих до музыкальной школы.

Подвозил до школы…

Девочка протягивает к нему обе руки, визжа от боли и ужаса. Вокруг ее шеи точно ожерелье – пиявки. Пиявки и на щеках, и на губах, и вокруг глаз – присосались к коже.

Жадная пульсирующая плоть, ненасытная, как…

Угаров открыл глаза.

Что это было? Вот сейчас. Он заснул?