Пир на заре

С вяза срывается зеленоватый лист, он скользит по воздуху, как синица. Кот не выдерживает и прямо в воздух прыгает с крыльца. Он в прыжке подбрасывает лист и вторично бьёт его лапой.

К полдню листопад утихает. И словно ничего не было. Только деревья поредели, сквозь берёзы, сквозь клёны, сквозь ясень теперь уже далеко просматривается озеро со всей его холодной синевой. И так до сумерек.

Но к полночи опять зашелестит среди ветвей морозец. И в тишине кто-то громко, но мягко постучит мне в дверь с крыльца. Открою дверь, и на пороге вырастет кот. Он будет весь на задних лапах, он будет улыбаться и топорщить усы.

В правой лапе высоко над головой мой юный кот будет держать растопыренными когтями широкую смороженную чашу кленового листа. Из чаши будет подниматься пар. И только нужно наклониться, чтобы увидеть, как там на дне притаилась маленькая осенняя звезда, она только что скатилась из-под самого небосвода.

ПОВСЮДУ И ВЕЗДЕ

Кленовая листва теперь повсюду.

Шагает женщина с коромыслом, покачивает на ходу два полных чистых ведра. И в одном обязательно кленовый лист. Так тоненько лист горит, на поверхности раскачиваясь. А из-под листа вода поплёскивает на песок.

Пиджак сбросишь среди двора, дров наколоть минуту выберешь. Не успел оглянуться, подкладка вся позолотела. Шелестит на ветру.

К почтовому ящику за калитку спустишься, и вместо письма тебе лист золотой прислал соседний клён в подарок. Вернее, на память. Читай из такого письма сколько вздумается.

Я уже не говорю о двух золотых карпах среди двора в тазу. Лежат, подрагивают, мутно смотрят в небо, глаза плёнкой подёрнуты. Дышат и не дышат.

И ласковый добрый лист опустился к ним с неба, накрыл их золотом. И сам вместе с карпами вздрагивает. Вздрагивание это похоже на беззвучное, на горькое рыдание.

СИЯНИЕ ТУМАНОВ

Если с ночи село заложено мглой, дома и улицы в тягучем и мглистом воздухе повисают. Вместо светлых окон светящиеся облачка плавают по стенам, особенно когда в тумане вдруг проснётся движение. Уличные фонари задумчивыми стаями кружат над озером, такие хороводные стаи облачков.

Но на рассвете тумана нет. Исчез. Осел. Горит тяжёлым толстым инеем на ветках, на заборах, колышется над озером в травах. И лёгкий радостный морозец пламенеет от зари повсюду. Из труб простирается в небо ровный розовый пар. Озеро с чуть приметной зеркальной волной тоже дымится. Из колодца, только крышку приоткрой, тоже дух поднимается. Чистый, славный.

Идут из магазина женщины, о чём-то судачат, крупы мешками набрали и звонко дышат в небо голубоватыми свечениями.

Под солнцем иней тяжелеет. Под горой на мощных кустах шиповника загораются огромные красные ягоды. С них повисает чуть приметная капель. А над ягодами парок. Словно румяные весёлые лики святых из голубоватого сияния смотрят на ликующий солнечный свет под горой.

ДОМ НА КРЫЛЬЯХ

Там, далеко на востоке, на кряжистых северных увалах над мглистой и своенравной Ветлугой крыльцом крестьяне называют плечо вместе с ключицей. "Пошире крыльца-то ему вырезай", — говорила Васса Ефремовна дочери, когда вдвоём они мне кроили рубаху. Это короткое и стремительное слово на увалах произносят с особой напевностью, как бы подразумевая под ним нечто значительнее того, что принято понимать. Может быть, предполагают за нашим человеческим плечом в далёком таинственном прошлом возможность парения в бесконечном и полном превратностей воздухе? А может быть, наоборот — угадывается за человечеством возвышенное в полном смысле слова крылатое будущее.

Здесь, над Глубоким, я живу в доме с двумя крыльцами. Десятка два лет назад бревенчатую избу эту ставили для двух деревенских учреждений, для сельпо и ещё для какой-то важной конторы. Построили два отдельных и вполне самостоятельных крыльца. Но учреждения повзрослели да выпорхнули из дома, само строение десять лет простояло брошенным, да так и рассыпалось бы от времени, если бы мне не посоветовали дом над озером облюбовать.

Но иногда мне кажется, что дом этот возник однажды осенью из золота кленовой листвы, из ветра и ещё из тонкой синевы озёрной ряби. Он появился как-то на рассвете среди тишины и шелеста, среди безветрия и бега облаков, когда сердце замирает, как робкая птица, и стучит одновременно на всю вселенную. Два моих крыльца шумят и реют на горе совсем как крылья. В ночные тихие времена на крыльях отражаются, как на озёрной глади, звёзды и от малейшего движения рассеивается вокруг них серебристый туман.