Пир в одиночку

Так и есть: моль. Пищевая моль! Эта летучая тварь с посеребренными крылышками была его лютым врагом – как, впрочем, и всякая другая живность, что в обилии заводилась в его продуктовых запасах. Жучки и гусеницы, черные букашки и белые черви… Он боролся с этой мерзостью как мог, он промораживал муку и крупы, он прокаливал их в духовом шкафу электрической плиты, он перебирал их и просеивал, но отвратительные домочадцы, на время исчезнув, появлялись вновь. Снаружи все выглядело вполне благопристойно, он, великий чистюля, следил за порядком: подметал, стирал регулярно пыль, все клал строго на место – словом, ухаживал за своим жильем почти так же самоотверженно, как ухаживал за Шурочкиной могилкой, но внутри, в скрытой от глаз темноте, шла своим чередом гнусная жизнь.

Цветы дополняли сходство с последним Шурочкиным пристанищем. Здесь – комнатные, там, у нее, – грунтовые, но суть-то одна и та же. Вот и еще одно растеньице посадил в понедельник утром, посадил по всем правилам, щедро полив – дважды за водой ходил на другой конец кладбища. Дни, однако, стоят жаркие (выпорхнувшая невесть откуда тварь, за которой Адвокат настороженно следил взглядом, – еще одно подтверждение тому), и влаги может не хватить до субботы.

Не это ли, подумал он, и причина его странного беспокойства? Не засыхающий ли куст зовет на помощь? Послезавтра отправится туда с самого утра – уже не послезавтра, уже завтра, – но не будет ли поздно?

Моль устроилась на потолке, и он, сгорбленно поднявшись, взял тряпку, слегка помочил, взгромоздился на табурет и несильно, чтобы не испачкать потолок, который белила еще Шурочка, прижал отвратительное насекомое…

Теперь он знал, чем займется в ближайшие вечера: генеральной ревизией запасов. Работа не из приятных, но все же работа, целенаправленная деятельность, а это всегда было для него главным.

Адвокат слез с табурета, вытащил из-под ялтинского кругляша листок отрывного календаря и, держа его наготове, слегка приоткрыл тряпку. Случалось, пленница прикидывалась мертвой, даже серебрила пыльцой влажную ткань, но стоило разжать пальцы, вырывалась на волю. Поэтому специалист по риску был бдителен. Осторожно переложил полусмятое тельце из материи в бумагу, свернул бумагу – раз, другой, третий, сжал, с брезгливым удовлетворением ощутив под пальцами податливую мякоть, и лишь после этого выбросил шуршащий комочек. Тут уж волей-неволей пришлось открывать кран (бедная прокладка!) и мыть руки. Заодно наполнил водой кастрюлю – пусть отмокает.

Молоко поостыло, пока охотился за молью, и Адвокат допил его безо всякого удовольствия. (Голод поутих. И Мальчику, когда толстуха управилась наконец со своей колбасой, тоже расхотелось есть.) Окна в доме напротив горели уже не столь ярко – ночь, по сути дела, закончилась, но долгожданное утро не принесло облегчения. Даже молоко не оказало на сей раз успокаивающего эффекта. Адвокат нервничал и не собирался возвращаться в постель.

Мальчику расхотелось есть или, может быть, он просто забыл о голоде: Москва была уже близко, уже проплывали на фоне сереющего неба многоэтажные здания с темными окнами, одно из которых вспыхнуло прямо на глазах Мальчика. Он встрепенулся, выпрямился, почувствовал, как в расширившихся зрачках зажегся ответный огонь.

Удалившийся курить мужчина с татуировкой в виде птицы не возвращался из тамбура – быть может, вышел уже? Но тогда он был единственный, кто вышел: все ехали до Москвы, электричка все больше заполнялась людьми, особым утренним народом, серьезным, неразговорчивым, с неспешными размеренными движениями. Ни тетка, пожиравшая колбасу, ни мужчина с птицей утренними людьми не были, а вот Адвокат был – во всяком случае, на Галошевом озере. Каждый входящий в электричку пассажир, каждый новый утренний человек напоминал Мальчику того, к кому он стремительно и самоуправно приближался.

Один раз дверь раздвинулась особенно широко и особенно резко, однако никто не вошел, только спустя несколько секунд появилась большая темная овчарка. Остановилась, обвела взглядом вагон, как бы проверяя, нет ли какой опасности, и только потом лениво двинулась дальше. Следом, придерживая поводок, шел хозяин. На первых двух скамьях места не было, он пристроился на третьей и мягко хлопнул собаку по спине, ближе к хвосту. Она не сразу, но села, и все смотрела, смотрела не мигая на Мальчика. Чикчириша почуяла?

Воробей тоже, видимо, учуял пса, потому что совсем не шевелился, хотя уже вовсю расцвело утро и в электричке погасили свет. Даже когда подъехали к вокзалу и все стали выходить, не сделал за пазухой ни единого движения. Деньги и те обрадованно всхрустнули, а перепуганный Чикчириш не подавал признаков жизни.