Пир Валтасара (Художник В. Писарев)

— Да-да, конечно, — продолжал Шарк. — Это может показаться смешным, и тем не менее… Это необыкновенно важно. Сама идея… Самая гениальная из моих идей! Ее проверка — смысл моей жизни… В верхней мантии Земли находится слой, где температура и давление наиболее благоприятны для кристаллизации алмазов. Я называю его «алмазным слоем». Это не чудо… Просто метаморфическая порода, в которой алмаз и гранит-пироп — породообразующие минералы. Представляете, горная порода, в которой тридцать — сорок процентов составляют алмазы. А может, и больше. Слой, в котором такие алмазы, как знаменитый Куллинан,[11] — обычное явление. Под континентами этот слой залегает глубоко — он недоступен. Но Тихий океан — глубочайшая рана в теле нашей планеты. На его дне местами обнажена мантия. Мой «алмазный слой» здесь находится близко от поверхности дна, а кое-где выходит на поверхность… Путеводной нитью к нему послужат… самые богатые россыпи алмазов. А алмазы в кимберлитах, — он махнул рукой, — всего лишь обломки, увлеченные наверх из моего «алмазного слоя».

— Я все понял, — сказал Пэнки, делая движение, чтобы встать. — Обсудим ваши предложения на ближайшем заседании совета.

«Зато я ничего не понял, — подумал Цезарь, тоже поднимаясь. — Что обсуждать, если в ближайшее время добыча не будет организована? А последняя идея вообще смахивает на бред».

— Мне теперь можно не присутствовать на совете? — спросил Шарк.

Цезарь хотел сказать, что теперь-то присутствие Шарка на совете совершенно обязательно, но Пэнки опередил его.

— Да, — сказал он, — можете не приезжать в Нью-Йорк. Оставайтесь и продолжайте работы. О досылке оборудования и оружия я позабочусь. Сейчас это главное.

— Благодарю, — сказал Шарк с видимым облегчением. Он обращался теперь только к Пэнки, словно не замечая присутствия Цезаря.

Они вышли из лаборатории. Впереди Цезарь, за ним Пэнки и Шарк. Ночь уже наступила. Сделав несколько шагов по едва различимой во мраке гравийной дорожке, Цезарь остановился и оглянулся. Сквозь листву матово светили окна лабораторного корпуса. Силуэты Пэнки и Шарка застыли в раме дверного проема. Пэнки что-то говорил, склонив голову к самому уху Шарка. Тот слушал молча, потом кивнул, и они двинулись дальше вслед за Цезарем.

Порыв ветра донес гул прибоя со стороны рифов. Над головой зашелестели листья пальм. Цезарь глянул вверх. Неправдоподобно яркие звезды показались ему совсем близкими.

Мелькнула мысль: «Как у нас в Канди… Что за красота! Нет на свете ничего прекраснее тропической ночи… Кажется, весь мир обнял бы сейчас, даже вместе с Пэнки… Хотя эти-то двое — что они могут сейчас чувствовать».

Но Пэнки, словно догадавшись, что Цезарь подумал о нем, вдруг ускорил шаги.

— Удивительная ночь, не правда ли? — тихо сказал он, взяв Цезаря под руку. — В том нашем мире необходимости и обязанностей, которые сами возлагаем на себя, мы уже позабыли, что на свете бывают такие ночи. И когда почти все позади… — Он вздохнул и, отпуская руку Цезаря, закончил совсем иным тоном — резко и отрывисто: — После ужина нам надо поговорить наедине…

— Но я… — начал было Цезарь.

— Знаю — устал. Я тоже… Все-таки поговорить придется сегодня. Утром улетаю отсюда.

— Нет, я не о том, — Цезарь покачал головой, — просто подумал… — он умолк, подбирая ускользающее слово, — я подумал…

— О чем?

— О бессмыслице происходящего, об абсурдности задуманного и совершаемого… Я все чаще чувствую себя марионеткой… в спектакле абсурда.

— Вот и поговорим — об этом тоже. — Пэнки снова взял Цезаря под руку. — Спокойно, как разумные люди и… единомышленники. Мы по одну сторону барьера, дорогой мой… А относительно театра марионеток… Все мы в той или иной степени участники большого представления марионеток. Кого-то мы дергаем за веревочки, кто-то дергает нас… Таков мир, не мы с тобой его придумали. Значит, после ужина…

— Хорошо, — отрешенно кивнул Цезарь. — После ужина.

Решающий разговор, о котором Цезарь думал все последние дни, не получился… Пэнки, узнав о событиях на бразильском полигоне и о смерти Герберта Люца, несколько минут сидел молча, плотно сжав губы и прикрыв глаза фиолетовыми складками век. Потом, подперев пергаментный лоб высохшими склеротическими пальцами, тихо сказал:

— Непостижимо… Может быть, он сошел с ума?.. У меня нет оснований не верить тебе, Цезарь, но поверь и ты — я не давал подобных инструкций. Ни о каком захвате корабля силой я не думал. Зачем? Задание Люца было четко определено… Что касается моего письма, оно не более чем способ воздействия на Линстера, у которого при всех его качествах выдающегося конструктора многовато паров в черной голове. Люц обращался уже с полигона с просьбой… расширить его права…

— В тот момент я был его заложником, — вставил Цезарь.

— Ему передали мое категорическое запрещение, — медленно продолжал Пэнки, — категорическое, Цезарь…

— Тем не менее, он…

— Или действительно ошалел, или… — Пэнки умолк и задумался.

— Вам известно, на кого он работал еще, Алоиз?