Пирамида Кецалькоатля

— Зять твой, Тобейо, лишь годился на то, чтоб девушек влюблять в себя, играть в пелоту и смеяться. Когда же важное мы дело ему дали, он оробел, остался в Коатепеке и разделил судьбу носильщиков трусливых. Он недостоин был разбавить кровью слабой Кецалькоатля кровь. Великую обиду ты нанес Тольтекам, дочь отдал безродному и голому, как рыба, дикарю! Но люди смелые Коатепека за Тулу отомстили и за нас!

Кецалькоатль — состарился он после свадьбы дочери и стал прихварывать — в ответ не произнес ни слова. Лишь на Уэмака смотрел в упор. Тот смолк и вышел из покоев.

— Пусть дочь моя придет, — велел Кецалькоатль.

Она предстала перед ним, как никогда красива Он не видал ее с тех пор, как приказал найти Тобейо. Слезы нежности застлали очи старого отца.

— Я понял, почему мои глаза теряют силу. Ты от меня ушла, покинула мой дом, я снова чувствую себя чужим здесь, в этих землях. Я одинок. Ты, дочь моя, ты тоже одинока!

— Нет, господин мой, я не одинока. Титлакуан вернется скоро, и сын его живет в моей утробе.

— Твой сын, что слышу, дочь?! Твой сын, который навсегда тебя уводит от отца. О, как далек я от своих истоков! И кровь моя становится все жиже! Я стар, чужой пришелец, гость я в этих землях, полных солнца, чей блеск уже не вынести моим глазам. Твой сын. Он тоже одинок. Его отец остался на земле Коатепека!

— Тебя не понимаю, господин! Титлакуан не будет жить в Коатепеке, вернется он к родному сыну. Он хочет показать его своим сородичам.

— Нет, Уэмак сообщил мне, что Титлакуан остался там и не вернется. Сына его и внука знать будет только дед. Дед одряхлевший и усталый, который уже видит близкий конец своего времени.

— Течет людское время, господин, но не для мужа моего Титлакуана: предназначение свое еще не выполнил он в этом мире. Станет преемником твоим он, а потом мой сын его заменит здесь, мой сын, твой внук. Так прорастешь корнями в этих землях, залитых ярким солнцем. Внук твой землями Анауака будет любоваться, когда тебя уже не станет. Ты сделаться желал бессмертным, чтобы твой род не умирал и вечно жил на свете, лишь по приказу времени роняя прах и пепел в эти земли.

— Титлакуан — преемник мой! Но его больше нет! Сюда Титлакуан не возвратится!

Белее снега сделалось ее лицо, и слезы выступили на глазах, но она справилась с собой:

— Титлакуан не умер, он умереть не может! Он вернется! Пойду и буду ждать его!

Она ушла, оставив старца одного в глубоком горе.

— Как далеки мои истоки! Как близко жизни окончанье! Дочь! Мой сын! Что сталось с моим сыном в необозримости земной? А Татле! Жив ли Татле в людской враждебности? И дочь ушла. Я — семя, спора! Как велика земля, как беспредельна! Как тяжек груз! Как долг путь!

В тот день не мог он покаяние нести. Большая боль терзала его сердце ночью, в тиши, во мраке одиночества. Его глаза, давно утратившие блеск, туманились слезами.

* * *

На следующий день вернулся Титлакуан с тамемами, махавшими оружием людей Коатепека, которые тащили на себе тяжелую поклажу. Был полдень, солнце в силу полную блистало. Криками и шумом люди оповещали Тулу о победе.

Титлакуан шел впереди, почти нагой, с одною палицей в руках, с презрительной улыбкой на лице, внушавшей страх и ненависть Тольтекам. Уэмак и его люди вышли посмотреть, в чем дело. Страх, удивленье и неудовольство овладели душами властителей тольтекских. Титлакуан расправил гордо плечи пред свитой Уэмака.

— Уэмак! — сказал он. — Воины твои храбры и славны. Всласть насмотрелся я, как бабочек они крошили. Их уборы из ярких перьев сами, как бабочки и как цветы, сверкали. Зрелище красиво было! Их дубины, наверное, измазались пыльцой цветочной, мотыльковой пылью! А эта палица в моей руке пропитана коатепекской кровью. Вот этой кровью. Посмотри!

Он с ревом прыгнул и в прыжке тремя ударами три головы вмиг расколол: три пленника свалились наземь.

— Уэмак! Крови вражьей жаждут боги, а благостные воины твои, способные охотиться на бабочек и рвать цветы, не пожелали кровь пролить. Они оставили товары на произвол судьбы; и я, игрок в пелоту, и безоружные тамемы кладь защитили, в путь пустились дальше. Вот правда истая, Тольтеки!

Люди, отвыкшие от вида свежей крови, заволновались, зашумели. Титлакуан, увидев это, снова повысил голос:

— Запах крови стал неприятен для Тольтеков! Смерть не желают копьями достать Тольтеки! Видно, забыли о борьбе, о жизни, крови, смерти! Братья, напомним боязливым людям о смысле смерти и значенье крови! Радость богам доставим! — заревел он и с тамемами стал убивать подряд всех пленных.

Пленники пытались убежать, а народ, остервенев, кричал: «Смерть! Смерть!» И, обо всем забыв и разум потеряв, толпа набросилась на коатепеков и стала бить их, убивать.

Шум оргии кровавой слышал во дворце Кецалькоатль, в тиши уединенья своего.

— Что там случилось? — Он спросил. — Кто так кричит, что даже я за толстыми стенами слышу?

— Титлакуан вернулся. — Слуги сообщили. — Пленников привел и убивает их в присутствии Уэмака, тот словно каменный стоит. Народ волнуется, кричит: «Смерть! Смерть!»