Пирамида Хуфу

Бедный маленький сельский храм из розового гранита, окруженный пальмовой рощей, был очень уютен. Несколько акаций чудесной кружевной завесой спрятали недостатки его грубоватых примитивных форм. Сквозь зеленые узоры молодых пальм он радовал теплотой своей окраски, светлым золотисто-розовым цветом. Теперь гордостью этого храма на далекой окраине страны была статуя богини Исиды, высоко чтимой земледельцами, хранительницы урожая — самого важного в их нелегкой жизни и покровительницы семейного очага — скромных и, пожалуй, единственных радостей бедных людей.

Богиня стояла в легком зеленом полумраке с маленьким Гором на руках, одетая в пышное платье из тончайшей дорогой ткани. Эту ткань скульптор вез своей любимой жене. Да и сама богиня, с легким румянцем на смуглом лице, с блестящими глазами, чем-то напоминала Мери. Только круглый широкий подбородок был не ее, и рот, напоминающий яркие лепестки прекраснейшего цветка — лотоса, был другой. Спокойная, величавая, нарядная и торжественная, она была прекрасна. Но что-то скорбное было в ее глазах и надломе бровей.

Старый жрец с добрыми глазами подолгу любовался Исидой, ставшей святыней храма, и часто здесь же, рядом с ним, сидел Руабен, тихий и грустный. Не раз жрец замечал влажный блеск в его спокойных карих глазах. Старик думал в глубине души, что мастер вложил в эту работу всю свою душу и горечь утраты. В чем-то он неуловимо нарушил строгие каноны, хотя внешне они как будто и соблюдены, но от того лицо богини-матери стало близким, земным. Долго потом старый жрец с гордостью будет показывать свою Исиду приезжим из далеких селений. Слава о богине-матери с младенцем будет шириться и проникать все дальше. Здесь, в тихом уголке, останется часть души создателя удивительного творения, вложившего в него свою скорбную любовь. С глубокой раной, скрытой за спокойными внимательными глазами, уедет он навсегда из родных мест. Здесь останется его творение — жена, призывающая любимого.

Подолгу сидит жрец, слушая шелест листы и смотрит на божественное создание рук человеческих. И чудится ему в печальном величии Исиды вечный символ человеческого страдания и горьких обманутых надежд. Добрые старческие глаза туманятся. Грустно ему и оттого, что умный, красивый скульптор уезжает навсегда. И он останется снова одиноким.

К НОВОЙ ЖИЗНИ

Ранним утром, когда яркая заря окрасила восток в радужные цвета, барка с асуанским гранитом заканчивала последние тысячи локтей своего длинного пути.

Слева от серебряной дороги реки и в отраженном на ней пламени неба показалась столица. На барке все уже были на ногах, смотрели на север.

Там, в глубокой синеве неба возникло легкое острие пирамиды. Золотые лучи восходящего солнца отыскали на горизонте сверкающую точку и остановились на ней, осветили ее, возвышающуюся над зеленой долиной, над огромным городом, раскинутым на берегу реки.

И невольно все взоры приковала она, далекая, ослепительно чистая, вся залитая торжествующим золотисто-розовым светом.

Руабен и Пепи в немом изумлении смотрели на невиданное чудо. И хотя Руабен видел ее много раз, но впервые она предстала перед ним, свободная от насыпей, такая, какой ей надлежало стоять тысячелетия. Впервые он видел ее ранним утром издали и был подавлен ее грандиозностью. Молча думал он о ней, стоящей над рекой, над холмами, над народом, над страной. В душе странно перемешивались противоречивые чувства — восхищение и гнев, гордость за могучее творчество родного народа и горечь от неизмеримости зла, принесенного этим ослепительным сооружением. Гордыня и прихоть одного человека вызвали к жизни небывалое чудо, но миллионы людей отдали ей свои силы.

К ваятелю, погруженному в раздумье, подошел кормчий барки Дуауф и обратился к нему вполголоса:

— Небывалый памятник создал наш народ! Словно слезами и горем омытая сияет пирамида в лучах солнца. Не всякий народ в состоянии сделать подобное.

Барка, меж тем, быстро проносилась мимо города. Начинался трудовой день. Показалась пристань, расположенная в северной части города. Дуауф отдал несколько распоряжений гребцам. Солнце поднялось высоко, и река ослепительно засверкала. Город погрузился в ежедневную деловую суету. А над ним, упираясь в небо, стояла белая великая пирамида.

Руабен подошел к кормчему.

— Вот и прибыли домой! — услышал Руабен слова Дуауфа.

Барка подошла к портовой части для тяжелых грузов. Руабен с мальчиком забрали корзину с вещами и подошли попрощаться к кормчему, занятому распоряжениями по судну.

— Заходите, друзья, ко мне, — обратился к ним Дуауф. — Жена у меня приветливая, поговорим, по кружке пива выпьем. Приходите с Пепи, мы любим детей, свои выросли. От пристани пройдешь локтей с тысячу по улице Моряков и спросишь Дуауфа, сына Меру, всякий там меня знает.

Кормчий ласково потрепал Пепи по черной головке и с сожалением расстался со своими спутниками. Руабен взвалил корзину на плечи, и они зашагали в район ремесленников, к домику Анупу.