Пирамида Мортона

Иногда я пытался бунтовать, но то добавление к завещанию было построено по принципу капкана: Мефистофель имел возможность, ссылаясь на капиталовложения, ограничить мои доходы до минимума. А я, хоть и отвергал жизненные блага, обходиться без них еще не научился. К тому же Мефистофель умел вставлять скучнейшие заседания в привлекательную рамку. За час до начала мои апартаменты были битком набиты смазливыми девчонками, какими-то артистками и художниками, с которыми можно без особой скуки перемолвиться словечком, а в салоне я обязательно находил первоклассный любительский джаз. Мефистофель знал, что музыка, пожалуй, единственное, к чему я еще не остыл, его агенты рыскали в поисках хорошего саксофониста или исполнителя народного рока по всей стране.

Так было и на сей раз.

Я открыл дверь, меня встретили взрывы смеха, оглушительная музыка, какая-то девица подскочила ко мне с гостеприимно протянутой рюмкой. Но ее заслонил он.

Благодушный, седой, улыбающийся.

- Марихуана? - спросил он, слегка притронувшись тонкими аристократическими пальцами к моей впалой щеке.

- ЛСД, - ответил я зло.

- Зачем, Тридент? Береги себя для будущего! - Только после этого он обнял меня. Он действительно любил меня, любил так, как только может любить вдохновенный делатель тронов, подаривший отцу царство и желающий, чтобы сын распространил его на весь мир.

Ноа Эрквуд был очень непростым человеком. Чародеем бизнеса он стал, видимо, лишь потому, что здесь ничто - ни меняющийся вкус публики, ни превратности политической славы - не ограничивали его размаха. В юности он был всем, чем угодно: художником, оратором, артистом разъездного мюзик-холла, проповедником. Както он показал мне написанный в те годы философский роман - дай бог сегодняшним маракам сочинить такую книжечку! Он даже понимал мой бунт против бесчеловечного, так ловка рядящегося в гуманизм общества.

Но он все надеялся приобщить меня к собственной истине. А заключалась она в том, что этот мир невозможно переделать. Можно только, играя на его слабостях, создавать великолепную симфонию финансового и промышленного могущества.

- А у меня для тебя сегодня сюрприз. - Он обнял меня за плечи и повел к расположившейся на длинном низком диване компании, среди которой выделялась огненно-рыжая поразительной красоты девушка.

Я когда-то действительно был неравнодушен и к таким лицам, и к таким волосам, но все это было в прошлом, сейчас женщины существовали для меня только изредка, и то лишь как отрезвляющий антракт между двумя рюмками, и я подумал, что, пожалуй, старость не миновала даже Мефистофеля. В былые годы он никогда не допустил бы такой нечуткости к моим настроениям.

Но он подвел меня вовсе не к ней, а к молодому человеку с длинными ниспадающими на замшевый воротник иссиня-черными волосами и тоже черными, чуть раскосыми глазами.

- Это Лайонелл Марр, - сказал он с внезапно просветлевшими глазами. - Вот гений, не то, что я. Если вам удастся сработаться, весь земной шар через полвека изменит свое лицо!

О, как он был прав тогда! Я узнал об этом только че рез полвека. Тогда я еще ничего не знал, даже к какой нации принадлежал этот молодой гений, так независимо подавший мне руку, словно Тридентом Мортоном был он, а я безвестным левантийским евреем.

Я, действительно, сначала думал, что он еврей из Леванта, очень уж американизированно звучали и имя, и фамилия. Но тут та самая рыжекудрая вскочила с дивана.

- Надоели вы мне! Со своими глобальными масштабами и угрозами переделать мир! Видели мы таких. Сначала наобещают рай на земле, а сами даже приличного ада не могут устроить. Лай, лучше сыграй что-нибудь такое…

Лайонелл Марр тряхнул головой и направился к роялю. Оркестр только что исступленно сыграл среднюю часть песни, певец только что подхватил дикую мелодию, пианист словно прирос к клавишам. И вдруг они увидели приближающегося Лайонелла. Все разом смолкло, пи, анист соскочил с табуретки.

Я впервые почувствовал - этот двадцатилетний юноша рожден, чтобы властвовать. А когда он заиграл, понял - никакой он не поляк, и не еврей. Лишь цыгану дано так чувствовать музыку.

Потом мы уединились в ванной комнате, другого места для разговоров без свидетелей не оказалось, и Мефистофель рассказал мне, каким образом нашел Лайонелла. Я узнал, что при всех крупных университетах моим отцом (идея, разумеется, принадлежала Мефистофелю) были учреждены стипендии для особо одаренных студентов. В отличие от большинства тратящих деньги на научные фонды, колледжи и стипендии ради увековечивания своего имени, отец и тут предпочитал прятаться за фирменными щитами своих бесчисленных анонимных предприятий. Существовало еще одно отличие - отметки и прилежание не играли никакой роли, ценились лишь новые идеи.