Пирамида. Т.1

— Не ворчи у меня, не ворчи!.. Да еще мало того, что за шесть тысяч верст незримыми перстами, по радио меня прощупывает, аспирантку вдобавок, тетеху свою подослал. Вселилась рядком, под цветок природы загримирована, то мимоходом у крыльца пощебечет, то в окошко средь ночи заглянет, то да се, а перед отъездом бельишко напросилась постирать, хе-хе, патриарху всемирной революции... Во цирк, а? Сама виду не подает, что от Феклистова.

Не хватало только, чтобы к прошлому своему старик еще и спятил малость.

— А вам откуда известно, что он ее подослал?

— Мне теперь, дружок, даже по ту сторону все насквозь известно... Я и приехал пораньше козни его пресечь, меньше хлопот. Веришь ли, я своими руками козявки в жизни не обидел, но тут мне выхода нет. И во сне-то чудится, будто на извозчике везет меня этот Феклистов, уже в препарированном виде, разумеется, а куда — неизвестно... — Раздвоившимся взором он проследил легковую машину, уходившую в глубь переулка, наверно — себя в ней, благодаря чему и не заметил, как его спутник весь уличающей краской залился: до такой степени оказался заразным страх слежки и преследования возможно несуществующих фантомов.

— Откуда вам известно, кто и для чего к вам ее подпустил? — суеверно покосился младший. — А здесь, в Москве, к вам аспирантка не заглядывала? Близ моей квартиры ее не замечали?

Тут они остановились где побезлюднее, чтобы никто подслушать не мог.

— Порознь они к вам заявляются или на сменку друг другу? Рукой вы их касалися?.. не пробовали отпихнуть их от себя?.. Может, это галлюцинация одна!..

— И рад бы отпихнуться, да мне самому руку вывихнуть боязно, — вновь забубнил Гавриилов. — Видишь ли, мне в свое время самому на всякий случай удалось сумасшедшим записаться, пока никого не зарежу — личность вроде неприкосновенная. Так что в желтый дом упрятать меня не рассчитывай, а лучше привыкай помаленьку: и с килой люди живут!

Все тянулось по-прежнему, пока однажды после обеда дядя как обычно вышел пройтись по смежному бульварчику и домой больше не возвращался. Никаких вызовов и уведомлений из больниц, моргов, отделений милиций не поступало в адрес племянника, затихшего, чтоб не спугнуть счастье. Кстати, и тот мифический Феклистов ничем себя не обнаруживал и по отсутствию других тревожных сигналов единственным объяснением внезапного дядюшкиного бегства должно было служить лишь свойственное загнанному зверю чутье погони, обостренному тем, вполне вероятным совпаденьем, что по генетической близости родственники видели один и тот же сон, как младший из них на салазках с колесиками втаскивает на гору старшего, притворившегося спящим, чтобы не поднимать скандала, способного привлечь внимание властей. Причем первый тяготился не муками неизбежного подноготного расследованья в случае неудачи без возможности выслужиться или хотя бы заслужить прощенье фамильного греха с правом на койку в яме социального ничтожества, а невыполненным обязательством в отношении престарелого, тогда как другого огорчает не перспектива погруженья заживо в иррациональный, на горе, бездонный колодезь, не процедурные перед пулей переживанья, а неблагодарность любимца к застигнутому бедой дарителю стольких детских утех... Странная семейственность в условиях крайней политической разобщенности объяснялась тем, что в пустыне их волчьего одиночества родство становилось единственным критерием доверия и близости.

Несмотря на восьмиклассное среднее образованье, фининспектор близок был к заключению, что дядя-провокатор вполне мог бы ниспослан на него в качестве возмездия по жалобе попадьи. Впрочем, мировоззренческая гавриловская ущербность выражалась лишь в том, что он допускал, будто нередко окружающие вещи при совмещении могут выполнять помимо основного предназначения вовсе неподозреваемые дотоле функции, наподобие проволоки и магнита в руках Фарадея с магическими затем последствиями...

В сущности это было как бы началом новой жизни для старших участников описанной эпопеи. Гавриловское прозрение в чем-то весьма совпадало с ощущением о.Матвея, для которого бегство на обетованный Алтай сливалось с концом жизни на краю света.

Поразительно, что такое множество разных событий уплотнилось в одну неделю, начавшуюся уходом о.Матвея в свое заалтайское скитание.

Глава XXVIII

Повторялась свойственная усопшим, по преданию, потребность истосковавшейся по приюту души в последний разок в просвет меж занавесок и уже без права прикосновенья взглянуть на покинутое гнездо.