Пирамида. Т.1

— Хорошо, не будем, не будем... тем более что и праотцы погорели однажды от излишней любознательности! — заговорил он встревоженно, жестами возвращая батюшку на прежнее место. — Не будем вдаваться в хитросплетения философских догадок, а лучше взглянем на предмет попроще, с позиции позднейших немецких схоластов, пытавшихся увязать легенду со здравым смыслом посредством перевода ее в бытовой ключ... кстати, до таких порою забавных мелочей, как вопрос доставки пророка из пустыни на кровлю Иерусалимского храма. Естественно, телесная субстанция испытуемого предполагает и материальный способ перемещения, которое, в свою очередь, должен был обеспечить инициатор приключения, не так ли? Было бы неудобно для завтрашнего мессии отправляться через весь город, как получается у Луки, да еще в сомнительной компании, с риском наткнуться по пути на поклонника или ученика... Впрочем, спутник мог заявиться к Иисусу и в переодетом виде, без обычных неприличных излишеств. Блаженный Иероним настаивает на авиаварианте, но как? Способом Фауста, на плаще, что ли? Еще решительнее, вслед за святым Киприаном надо отвергнуть и скоростной, но малокомфортабельный и слишком легкомысленный для верующих транспорт на плечах у рогатого партнера.

Опять же, если оборотистому русскому иноку и позволительно было посетить палестинские святыни на закорках, пардон, у подвернувшегося черта, вряд ли подобный вояж был бы к лицу уважаемой особы назарейского учителя, не так ли?

Не нравится мне почему-то и версия рационалистического богословия, будто под личиной злого духа скрывался обыкновеннейший, для пущего неузнания загримированный под это самое осведомитель, подосланный синедрионом к самозваному царю иудейскому — выяснить пределы его чар и, значит, степень угрозы для их саддукейской партии, губернатора Пилата и римской империи в целом... Всего разумнее, пожалуй, применить здесь поэтический тезис о мирах, умещающихся на острие пера и в едином моменте сокрывающейся вечности. Так, минуя промежуточную логику, мы приходим ко всепримиряющему толкованию знаменитого Федора Мопсуетского...

— Кого еще, кого? — вздрогнув, виновато пошевелился старо-федосеевский батюшка.

— Ай-ай, и не стыдно, батенька, не знать почти коллегу своего, подобно вам одарившего богословие жемчужинами своих озарений? Блистательный оппонент отступника Юлиана, однокашник Ивана Златоуста, морем мудрости прозванный епископ! Он просто рубанул с размаху пресловутый узелок, отвергнув самую вещественность Иисусова искушенья. Если, по евангелисту, все произошло во мгновенье времени, значит, мгновенно, как в той прелестной новелле про Магомета с падающим кувшином. В личной беседе я не раз указывал Федору на существование Джебел-Коронтоль, сорокадневной горы, как места действия, но по свойственной вашему брату одержимости он осмеял свидетельские показания очевидца. По нему призрак искусителя возвел смятенную душу Назорея на им же произведенное видение скалы с панорамным обзором вселенной, но сам аскет увидел оттуда его собственным алканьем созданные соблазны — хлебы и простор для паренья, раскинутые внизу пестрые царства земные. Видимо, я присутствовал там, хе-хе, лишь как подголосок Иисусовой мысли, аргумент ex inferno[6]... и все же, невзирая на краткость приключенья, память моя сохранила мельчайшие подробности. — Незнакомые нотки умиленья явились в голосе Шатаницкого, а во взоре даже читалось стремление проникнуть в даль времен. — Но почему-то еще ярче запомнилась мне вторая половина, то раннее свежее утро на северном храмовом крыле, зеленая гуща гефсиманского парка направо, долина Кедрона впереди и, наконец, он сам, в профиль, на фоне смутного в утренней дымке, Иерихонского оазиса. Видимо, он уже знал свою судьбу, но пока во внешности его — большого художника, истощенного непрестанной медитацией в зное полуденных скитаний, еще не проступала свойственная всем им, в предчувствии скорой казни, тоска обреченности... если вы помните, судя по гефсиманской же мольбе, на свою Голгофу пророк собирался без особого воодушевления, не так ли? Все же значительно возмужал с нашей последней встречи, в чем-то даже окрылился слегка...

— Однако где же вам раньше-то посчастливилось встречаться с Ним? — не без трепета перед живым свидетелем святых событий так и подался вперед о.Матвей.

Мысленно он взад-вперед обежал страницы всех четырех Иисусовых биографий, но, кроме вряд ли применимого тут исцеления бесноватых, не нашел ничего. Усмехаясь на Матвеево волнение, собеседник дал ему время проникнуться еще большим почтением к себе, хранителю бесценных, никому еще не известных евангельских обстоятельств.