Пирамида. Т.1

Наступила неловкая пауза, и Сорокин пытливо взглянул на свою спутницу через зеркальце.

— Дело в том, — прервал молчание Сорокин, — что в облачке у вас над головой мне почудилась безотчетная боязнь чего-то, которая однажды может превратиться в пандемию еще не паники, но уже неодолимого страха. Речь идет о той роковой надмирной точке, куда зловеще взбегают все экспоненты нашего эфемерного существованья. Вам уже теперь известно что-то, о чем не знаю я. Меж тем, опыт мой подсказывает мне, что в ваших тайнах заключена тема для больших раздумий художника. И оттого хотелось бы взглянуть на ваш заветный клад поближе.

— А зачем вам понадобился мой именно клад? — сопротивлялась Дуня.

— Согласен, было бы с моей стороны наивно с первой встречи рассчитывать на доверие случайной пассажирки, и я помогу ей побороть вполне уместные сомненья. Суть дела в том, что, по мнению мудрецов с обоих флангов, предстоящая внезапность — не очередная в истории людей, а уже финальная, и потому требующая срочного оповещенья планеты, что нагляднее всего сделать средствами кино. Вот я и пытаюсь заранее выяснить событийную весомость вашего облачка, хватит ли его для философского осмысления проблемы на мировом экране. Имейте в виду, что мне было бы достаточно хотя бы ключевого словца, годного стать фабульным ориентиром для сценария и заодно названием великого фильма, небесполезного и для его создателей, — вкрадчиво продолжал Сорокин, полегоньку разжимая Дунин кулачок — оценить жемчужинку у ней в ладони.

Тут необходима оговорка. Подобно тому, как процветающий режиссер Сорокин благородной услугой бедной девушке с окраины стремился снискать себе самоуважение, которым обеспечивается сытность житейского благополучия, Дуня также безотчетно, чем могла защищаясь от его барственного любопытства, ни за что не согласилась бы раскрыть мучителю скорбный недуг своих ночных озарений, если бы тот не применил тонкого встречного маневра.

— Но мне-то затея ваша зачем, зачем? — непроизвольно вырвалось у ней и вдруг затихла, словно в ожидании пощады.

— Вы сами знаете, зачем, — жестко подтвердил ее догадку будущий соавтор. — Разумеется, предприятие такого рода потребовало бы крупных фирменных затрат, зато успех его принес бы баснословные деньжищи, и тогда фрекен смогла бы весьма повысить более чем скромный домашний обиход. Стоит ли пренебрегать благоволением судьбы? Почтительно жду услышать пароль нашей с вами удачи.

— Хорошо, — послушно согласилась Дуня, потому что и в самом деле до сих пор ни единой трудовой копейкой не помогла родителям и младшему брату содержать семью. — Ну, скажем, просто дверь...

— О, это почти грандиозно по широте охвата, — похвалил Сорокин и попросил вдобавок уточнения, какая она: дубовая, двухстворчатая или крашеная, например.

— Она железная и узкая, от прежних времен.

— Это в тесной-то вашей квартирке такая казенная дверища? — подивился Сорокин.

— Нет-нет, она не дома у нас, и не в подвале, как вы сейчас подумали... И вообще на том месте, где мы живем теперь, раньше стоял большой дом, который в революцию сгорел до нашего приезда, и прихожане взамен построили нынешний, этажом поскромней, но добротнее и даже, оказалось впоследствии, с чудесной светелкой для меня, — скороговоркой пояснила Дуня, пугливо взглянув на водителя, но тот и виду не подал, что заметил ее неслучайную обмолвку.

— Пускай чуточку вокруг одиноко, зато ни криков, ни стрельбы, и если привыкнуть к ночной перекличке дальних поездов, полные сутки прозрачная без единой соринки тишина. А в окне у меня, за лужайкой, вся под луной светится березовая роща и в ней белокаменная, бывшая теперь церквуха, милая-милая такая, — неожиданно на пару строк раскрылась Дуня.

— Простите, в каком значеньи бывшая: уже руина или пока уцелевшая по недосмотру и лености властей?

— А что, вам руина больше нравится?

— Я хотел лишь сказать, что всякое величие неизмеримо возрастает в ореоле трагизма, — стал оправдываться Сорокин, — и подобно тому, как элегия панорамнее, чем одномоментная ода, руина философически богаче самой себя в любой стадии расцвета. Пару минут назад вы так ласково отозвались о своей, видимо, симпатичной церквушке, словно прощаясь навсегда. И потому простите чужаку нескромный интерес, что именно привлекает в ней девушку ваших лет: парадная обрядность, утешное для стариков заунывное пенье или некое иное сокровище, вовсе бесполезное в его повседневной деятельности.

— А стоит ли чужаку интересоваться предметом, непригодным для повседневного использования? — кротко и тихо, вопросом на вопрос ответила Дуня.

— Оказывается, вот вы какая, со всех сторон неприступная особа! Что же, это, пожалуй, и верно, — согласился Сорокин, воспринимая щелчок как заслуженное. — Недаром мне почудилось сразу, что помимо двух ваших подмеченных мною тайн, имеется и третья, самая неприкасаемая.